Хуан Гомес-Хурадо - Эмблема предателя

Одной из этих вещей была швабра. Пауль и хозяйка пансиона, считавшая, что пользы от Илзе всё равно немного, настаивали, чтобы она прекратила работать, но она не обращала на них внимания. Ей просто нужно было чувствовать свою необходимость, хоть каким-то образом. Молчаливая отстраненность, в которую она погрузилась после ухода из особняка, стала поначалу результатом нервного напряжения, но позже превратилась в демонстративное проявление любви к Паулю. Она избегала разговоров с сыном, потому что боялась его вопросов. Когда они говорили, то о всяких незначительных вещах, и в них Илзе вкладывала всю свою нежность. Всё остальное время она лишь молча и со стороны им любовалась, сетуя на то, что сын от нее отдалился.

И потому она чрезвычайно встревожилась, встретившись с одним из тех, кто был виновен в том, что она потеряла сына.

- Добрый день, Илзе.

Она отступила на шаг назад.

- Что тебе нужно, Отто?

Барон стукнул по полу своей тростью. Здесь он явно чувствовал себя неловко, очевидно было и то, что его визит не предвещает ничего хорошего.

- Мы можем поговорить наедине?

- Я не хочу с тобой разговаривать, - ответила она. - Скажи, что тебе нужно, и ступай прочь.

Барон недовольно фыркнул, а потом презрительно обвел вокруг руками. Обои на стенах покрылись грибком, пол в некоторых местах вздулся, тусклые лампы давали больше тени, чем света.

- Посмотри на себя, Илзе, до чего ты докатилась. Подметаешь лестницы в каком-то третьеразрядном пансионе. Тебе должно быть стыдно.

- Какая разница, где мне мести лестницы: в пансионе или в особняке. Бывает и линолеум достойнее, чем мрамор.

- Илзе, дорогая ты же знаешь, что когда мы тебя приняли, сами были в сложном положении. И ты не хотела...

- Хватит, Отто. Я знаю, чья это была идея. Но ты же не думаешь, что я приму за чистую монету эту комедию с бароном-марионеткой. Это ты с самого начала управлял моей сестрой, заставив ее расплачиваться за совершенную ошибку. За то, что совершил ты, спрятавшись за спиной жены.

Отто отшатнулся, испугавшись ярости, которой были наполнены слова Илзе. Монокль выпал из его глаза и болтался на груди поверх пальто, как висельник в петле.

- Ты меня удивляешь, Илзе. Хотя меня предупреждали, что ты...

Илзе в ответ лишь рассмеялась безрадостным смехом.

- Повредилась в уме? О нет, Отто. Я здорова, как никогда. Я молчала все эти годы, потому что боялась того, что мог бы натворить мой сын, если бы узнал правду.

- Тогда останови его. Он зашел слишком далеко.

- Так вот зачем ты явился! - бросила она, не скрывая своего презрения. - Ты боишься, что правда выплывет наружу.

Барон приблизился к ней вплотную. Мать Пауля отступила назад, упершись затылком в стену, в то время как Отто наклонился к самому ее лицу, так что она ощутила его дыхание.

- Послушай, Илзе. Ты - единственная связь с той ночью. Если ты его не остановишь, пока еще не слишком поздно, придется порвать эту связь.

- Давай, Отто, - сказала Илзе, притворяясь смелой. - Убей меня. Но только знай, что я написала письмо, в котором рассказываю всё. Всё. Если со мной что-то случится, Пауль его получит.

- Но... ты ведь это не серьезно. Ты не могла это записать! А если письмо попадет не в те руки?

Илзе не ответила. Она лишь пристально посмотрела на него, потому что вся смелость, которую она собрала, чтобы противостоять барону, иссякла. Отто - высокий, крепкий и хорошо одетый мужчина - пытался выдержать взгляд хрупкой женщины в выцветшем платье, которая опиралась на швабру, чтобы не упасть.

И в конце концов отвел взгляд.

- Я этого так не оставлю, - сказал Отто, поворачиваясь и быстро направляясь к выходу.

- Ты звал меня, отец?

Отто окинул Юргена подозрительным взглядом. Они не виделись уже несколько недель, ему по-прежнему трудно было признать своим сыном этого человека в форме, стоящего в центре столовой. Он вдруг осознал, как широкие плечи Юргена распирают коричневую рубашку, как красная нарукавная повязка со свастикой подчеркивает крепкий бицепс, как черные ботинки придают ему стати, так что ему даже приходится слегка наклонять голову, чтобы не задеть дверные притолоки. Он почувствовал прилив гордости, который тут же утонул в приливе жалости к самому себе. Он не мог не сравнивать себя с Юргеном и ощущал себя старым и усталым, на все свои пятьдесят два.

- Давненько ты не заглядывал домой, Юрген.

- У меня много важных дел.

Барон не ответил. Хотя он разделял идеи нацистов, но не слишком их ценил. Как и большинство жителей Мюнхена, он считал, что у этой партии нет будущего, она обречена на исчезновение. Если они дожили до этих времен, то только потому, что с выгодой использовали тяжелое положение людей, которые слепо верили экстремистам с их нелепыми обещаниями. Но сейчас у него не было времени с этим разбираться, потому что его собственное положение было не менее тяжелым.

- Таких, чтобы позабыть о матери? Она о тебе беспокоится. Можно узнать, где ты ночуешь?

- В казармах СА.

- Ты должен начать обучение в университете, и так уже опоздал на два года! - сказал Отто, качая головой. - Сейчас ноябрь, а ты так и не был ни на одной лекции.

- Я занимаю ответственный пост.

Слушая его, Отто видел, как хранящиеся в его памяти остатки того образа избалованного мальчишки, который мог бросить на мраморный пол чашку, потому что чай оказался слишком сладким, разбиваются на мелкие кусочки. Он спрашивал себя, как лучше к нему подступиться. От того, послушается ли его Юрген, зависит многое.

Он не спал много ночей, беспокойно ворочаясь на матрасе и раздумывая над тем делом, ради которого вызвал сына.

- Ответственный пост, говоришь.

- Охраняю самого важного в Германии человека.

- Самого важного в Германии человека, - повторил отец. - Ты, будущий барон фон Шрёдер, и какой-то головорез из темного австрийского угла с претензиями на величие. Есть чем гордиться.

Юрген вздрогнул, как будто получил пощечину. На мгновение в его взгляде заполыхал пожар, словно раздутый из искры порывом ветра. Единственный глаз в бешенстве дернулся.

- Ты не понимаешь...

- Хватит. Я хочу, чтобы ты сделал что-то действительно важное. Я не могу доверить это никому, кроме тебя.

Юрген смутился от такой перемены темы. Ответ замер у него на губах, сменившись любопытством.

- И что же это? - спросил он.

- Я разыскал твою тетку и кузена.

Юрген не ответил. Он сел рядом с отцом, снял с глаза повязку, открыв неестественную пустоту, которую скрывала лишь сморщенная кожа век, и медленно потер это место.

- Где ты их нашел? - поинтересовался он ледяным голосом, лишенным выражения.

- В пансионе, в Швабинге. Но я запрещаю тебе даже думать о том, чтобы отомстить. Сейчас у нас есть гораздо более важные дела. Я хочу, чтобы ты вошел в комнату тети, обыскал ее сверху донизу и забрал все бумаги, которые там найдешь. Особенно это касается рукописных бумаг. Письма, дневники, всё такое...