Мила Менка - Чучельник

– Алексей Леонидыч, голубчик! Поспали бы ещё, отдохнули бы! – прошептала она.

– Не извольте беспокоиться, Эльза Мироновна. Мне-то немного надо, обычно сплю и того меньше. – Также, громко шепча, ответил я.

– Хорошо, я тогда сейчас схожу за молоком, к Авдотье, завтракать будем!

Вернувшись от молочницы, первым делом мадам Винер растолкала сонную Настю, и, велев ей собирать на стол, отправилась в глухую комнату, навести утренний туалет. Вернулась быстро, и села к окошку, за рукоделие.

– А Настю отчего бы не посылать за молоком? – кивнув на девочку, хлопотавшую у стола, спросил я.

Эльза Юрьевна прекрасно расслышала мой вопрос, я в этом уверен, но сделала вид, что ничего не слышит, и продолжила сосредоточенно втыкать иголку в вышивку.

Завтрак был также незатейлив, как и ужин: деревенский творог, молоко, половина вчерашней ковриги, которая, не смотря на то, что на ночь её укрыли рушником, успела зачерстветь. Выпив пару свежайших куриных яиц, я подмигнул Николя, который только успел проснуться и приветствовал меня кивком своей сонной головы с копной спутанных волос.

– Morgen! – произнес он, вставляя голые, поросшие редким рыжим волосом ноги в удобные сапоги, которые предусмотрительно одел вместо ботфорт. На мне, кстати, были такие же: Эльза Мироновна отдала мне старые сапоги сына. Раненные ноги мои, распаренные в чудесном травяном отваре, за ночь почти зажили, теперь я лишь слегка прихрамывал, и то скорее из-за того, что никак не мог поверить в столь быстрое исцеление.

При дневном свете дом оказался не таким справным, как показался мне накануне. Сумерки скрадывали рассохшиеся трещины, паутину в углах, и низкий, потемневший от времени потолок. Зато сама хозяйка преобразилась: без дурацкого чепца и пенсне она смотрелась, как настоящая мать благородного семейства.

Гостить у госпожи Винер долго не входило в мои планы, я и сам не ведал, зачем приехал, хотя чувствовал, что не зря. Безусловно, Эльза Винер знала нечто такое о моем отце, чего я не знал, и это был не какой-нибудь заурядный факт его биографии, здесь была сокрыта тайна. Я ощущал её. И был уверен, что непременно раскрою: важно только разговорить женщину, не испугав её.

У меня был с собою добрый табак, в мешочке. Изредка я вспоминал о нем, чаще всего тогда, когда мысли заходили в тупик. Вспомнил и сейчас. Зачерпнув пальцами щепотку, я вдохнул, и, закрыв глаза, от души чихнул. Я не слышал, как тихо подошла ко мне мадам Винер, и невольно вздрогнул, когда услышал её голос:

– Что это у Вас, Алексей Леонидович, часом не табак?

– Так точно-с, табак. Желаете попробовать? – я протянул ей мешочек с табаком. Она взяла его, понюхала, и спросила:

– А как же табакерка Вашего батюшки? Помнится, у него была роскошная табакерка. Где она теперь?

Достав из саквояжа табакерку, я протянул её Эльзе Мироновне.

– Да, красивая вещь, вот только табак там, должно быть, выдохся.

Она осторожно взяла табакерку, и поднесла к самым глазам.

– Отличная вещь! – сказала, помедлив, – работа немецкого мастера, Шварца – она с нескрываемым сожалением вернула её.

– Да, память об отце, – я принял коробочку двумя пальцами и отправил её в саквояж. Мне хотелось расспросить Эльзу подробнее – о табакерке и Шварце, но тут в дверь постучали, после чего на пороге появилась сгорбленная старуха.

– А! Доброго здоровьичка, баба Степанида! – приветствовала её хозяйка. – Заходи, мы тут как раз собирались чай пить.

– И Вам многая лета, добрые люди, – поклонилась бабка и села за стол. Настя подала ей дымящийся взвар, и старуха, сделав глоток, похвалила:

– Молодец, Настасьюшка, будет из тебя толк! Ступай, моя хорошая, ступай. Иди вот, дровишек что ли, принеси. Что-то зябко у вас.

– И то верно. Сходи, голубушка, принеси. – Подхватила Эльза Мироновна. Едва девочка вышла за дверь, старуха, отставив чашку, прошептала:

– Недалече от Тумаевки, в лесу, человека нашли. Весь в разных местах!

– Как это? – удивилась хозяйка, а мы с Николя навострили уши.

– Как, как… голова здесь, ноги там… ужас кровавый! По описанию уж больно на Афрания нашего похож. Сама-то я не видала, но народ говорит, будто бы он. И Панкратов свояк его признал. Сам полицмейстер из города на место выехал, говорят, гонют туды солдат, будут убийцу ловить.

– Это из-за простого-то мужика? Полноте! – не удержался я.

Старуха, не обращая на меня никакого внимания, сделала маленький глоток, и, поставив чашку, добавила:

– Говорят, что это дело государственной важности. И будто бы расследование не прекращалось с самого что ни на есть первого убийства, когда задрали подьячего. А сейчас мол, могут точно показать убийцу. И народу собралось видимо невидимо, всем охота посмотреть!

Мы с Николя переглянулись. Мне показалось, что мы думаем об одном и том же: что было – бы не плохо прямо сейчас отправится на поимку убийцы. Но думы его, были несколько другого, более меркантильного свойства.

– А что же коляска? – не выдержал он наконец. – Афраний ведь был на коляске. Нашли?

– Про то ничего не ведаю – я ж объясняю, не было там меня! – старуха снова взяла в руки чашку. – Вы это, дочке-то его, не говорите пока. Может статься, ошибка какая. – перекрестившись, старуха выпила взвар до дна. Отерев рот рукавом, она встала и поклонившись хозяйке, заковыляла к выходу. Но не успела старуха взяться за ручку двери, как та резко распахнулась, и в дом ввалилась бледная, растрепанная Настя.

«Да что же это такое, люди добрые? Да за что же это?» – жалобно застонала она, и мы поняли, что кто-то её оповестил. Дурные вести не стоят на месте. Баба Степанида поспешно вышла, и в окно я увидел, как он грозила кому-то кулаком через забор.

Мы с Николя не стали дожидаться исправника, и постановили срочно ехать в Тумаевку, для выяснения подробностей дела.

[П1] Здесь можно завернуть про «там и девку какую-то скрутили. Говорят она его так и разуделала. Руки ажно по локоть в кровище» и все такое. НО нужно придумать причину, почему Луконин не поехал продолжать расследование про оборотня. причина должна быть достаточно веской – не просто разгадка семейной тайны. Возможна сама Эльза Мироновна должна настоять, чтобы Николя остался для какого-то важного разговора (но тогда надо подравить момент с тем, как он пытался далее ее на этот разговор вывести, просиживая за дневниками и ожидая приглашения)

Старуха была права: на подъезде к деревне, на дороге был выставлен солдатский кордон.

– Кто такие, куда едете? – окликнул нас пожилой казак, с подозрением глядя то на мужика, правившего лошадью, то на Николя.

– Алексей Опалинский-Стрешнев, ротмистр! – отрапортовал я по-военному, смолчав, однако, про отставку.

Служивый с уважением посмотрел на мою повязку «как у Михайлы Илларионовича», и, обращаясь непосредственно ко мне, спросил намного мягче: