Мила Менка - Чучельник

– По какой надобности, Ваше благородие?

Я спрыгнул с телеги, и, подойдя к нему, сказал тихо:

– По делу мы прибыли. Погибший по всему выходит, был слугою вон того господина – я кивнул на Винера, сочтя за благо не называть ни его имени, ни чина. – А зачем кордон, неужели все так серьезно? – в свою очередь спросил я казака.

– Да сам не возьму в толк: переполох устроили такой, как при убийстве царственной особы. Дело говорят, секретное, самому государю подконтрольное. Поэтому, простите меня великодушно, но я обязан проверить ваши документы.

После того, как мы с Николя предъявили необходимые бумаги, солдат взял под козырек, и дал сигнал своим товарищам, чтобы нас пропустили.

Деревня казалась пустой – все жители собрались на окраине, у дома, где жила старая чухонка вдвоем с дочерью. Сама старуха, похоже, выжила из ума, она смотрела на собрание невидящим взглядом, и бормотала время от времени проклятия.

Мы с Николя опоздали. Предполагаемого убийцу, к моему глубочайшему разочарованию, уже увезли в острог, ввиду его особой опасности для общества. Пока Николя пошел справляться по поводу своей коляски, я решил послушать, о чем судачат местные жители, для чего принялся не спеша прохаживаться взад-вперед. Наконец, я услышал, как маленькая чернявая бабенка, похожая на куницу, говорила своей товарке «что полоумную отпустят после дознания, так как мыслимое – ли дело, чтобы девка, пусть даже такая дородная, как Лушка, такое бы над мужиком сотворила». Я крайне заинтересовался их беседой, но стоило мне подойти ближе, как чернявая бабенка, вмиг разгадав мой интерес, фыркнула и замолчала.

Всё не клеилось в этот день! Я полез за табаком и обнаружил, что в мешочке его совсем не осталось. К счастью вспомнил, что со мною батюшкина память – табакерка, которую я носил со дня его смерти с собой неотлучно, просто как память о родителе. «Наверное, и табак-то тот давно выдохся» – подумал я, с сомнением открывая табакерку. Ведь больше года я её не открывал – пользовался своим табаком.

Светло коричневый порошок натурально произвел взрыв в моей голове. Я отовсюду начал слышать голоса: «Девку жаль, невиновная она» – шамкала какая-то старуха, «бежать отседова надо, не ровен час загрызут как того бедолагу» – рассуждал какой-то мужик, «убийца-то все ещё где-то бродит» – вторил ему другой; «где бы сегодня перехватить?» – пьяно икала какая-то курва, «а глаза-то какие у него были, вовек не забыть» – охала мне в ухо девица лет двадцати, стоявшая рядом.

От неожиданности я испугался и сел на холодную землю, закрыв уши руками. Помогло, но не сильно. Проходившие мимо меня люди думали обо мне по большей части нелестно. Только какая-то вдовушка, добрая душа, посочувствовав, пожалела: «Какой красавчик, а без глаза. Ишь – ты, голову – то закрыл, видать, с похмелья мается, сердешный! Да замерз, наверное, бедненький! Уж я бы его отогрела» – но не успел я вскинуть на неё взгляд, как всё испортил Николя: «Да где же он? О! Да вот же сидит» – услышал я его голос, и одновременно он коснулся моего плеча. Наваждение закончилось так же быстро, как и началось. Поначалу я хотел все рассказать брату, но он и рта не дал мне открыть:

– Ты только представь, себе, Алекс, все как один, стали меня уверять, что никакой коляски не было! Но не того напали: я вмиг вытряс из урядника всю правду – её, мою красавицу, полицейский исправник к себе отогнал. Слышь-ка, и не побрезговал, упырь, что в крови-то все замарано!

– И что делать собираешься? – спросил я, отряхивая налипший к шинели снежок.

– Сегодня уже опоздали, но завтра непременно поеду в участок, предъявлять свои права. Ну а у тебя как дела? Узнал чего?

– Да, узнал, похоже, плохи наши дела. Поехали, в дороге расскажу.

Я не знал, что за наваждение мне пришлось испытать, и почему я вдруг стал слышать не только разговоры, но и мысли людей, поэтому про сие происшествие решил до поры умолчать. Я рассказал Николя о том, что полиция в убийствах подозревает некую Лушу, деревенскую дурочку двадцати лет отроду, но местные уверены, что убийца не она, потому как все жертвы обезображены так, словно над ними поработали несколько безумных мясников.

– А ты что думаешь? – спросил Николя.

– А я думаю, что Ларисса, пожалуй, смогла бы, вспомни, что говорил о ней отшельник. Что если эта бестия сумела обмануть всех так, как провела и нас? К тому же, я слышал, что расследование ведется давно, убийство Афрания далеко не первое.

– Да… ума не приложу, что его заставило уехать без нас? – задумчиво произнес Николя.

Признаюсь, я и сам бы хотел знать ответ на этот вопрос. Остаток пути мы строили планы на завтрашний визит к полицейскому исправнику. Николя собирался забрать свою коляску, а мне было бы любопытно узнать подробности дела, и если получится, выяснить, куда увезли обвиняемую.

На пороге нас встречали Эльза Мироновна и Настя. Николя старался не смотреть ей в глаза.

– Мы опоздали, – извиняющимся тоном сказал он, – когда мы приехали, его уже увезли. Настенька… я не видел труп, и не могу с точностью утверждать, что это твой отец.

Прошли в дом. С улицы показалось, что в нём тепло и уютно. Мы расположились за столом, было слышно, как девочка всхлипывает наверху. За ужином нам пришлось самим раскладывать кушанья и разливать напитки. Эльза Мироновна угощала нас густой ухой, к которой подала миску маленьких сырных пампушек, запах которых напомнил мне трактирчик в одной баварской деревушке.

Разлив по рюмочкам хрустальную, мы первым делом помянули убиенного. Николя обнаружил недурной аппетит, чего не скажешь обо мне.

– А что же коляска? – спросила Эльза Мироновна, выждав, когда он утолит свой голод, и оторвется от тарелки. – Почему вы вернулись не на ней?

– Коляска-то? Так мы приехали, её уже нет! Исправник, сволочь, позарился! Видать, знает толк в колясках-то. Ну, ничего, пусть пока его холопы отдраят мою красавицу, как следует, а то говорят внутри такой страх, сплошная кровь с ливером!

Наверху послышался глухой стук – это сирота упала в обморок. Я с укоризной посмотрел на Николя. Эльза Мироновна, промокнув губы салфеткой, покачала головой, и, пожелав нам спокойной ночи, отправилась наверх.

Мы тоже не стали засиживаться, усталость брала своё. Накрыв остатки ужина полотенцем, мы разбрелись каждый в свой угол: я за ширму, а он на кровать. Назавтра Николя уехал один, так как места для меня в двуколке не нашлось. Я, честно говоря, не расстроился, так как прекрасно понимал, что ознакомиться с делом мне никто не даст, более того, можно привлечь к себе внимание полиции, чего мне сейчас совсем было не надобно. К тому же, мне хотелось завести разговор с мадам Винер о папеньке, и о том, каким образом состоялось их знакомство.