Игорь Резун - Свидание на Аламуте

Безумный вой араба потряс эту мрачную шахту. И вдруг Майя, с трудом собравшая себя, чтобы присесть, увидела, как там, рядом с тенью Старца, возникла вторая фигура. Та самая. В балахоне с откинутым капюшоном. И с изъязвленным черепом. Она простирала к Старцу руки.

Это была та, что поднималась все эти дни и годы, все эти века по бесконечной каменной лестнице Аламута. Она поднималась, уничтожая его невидимых защитников одного за другим, неуязвимая и призрачная. Вот и сейчас она выставила вперед свой голый выпуклый живот, покрытый паутинкой следов от сабельных и ножевых ударов, и этим животом теснила колеблющуюся тень Старца.

Эта была та, которая, движимая местью, искала только его в конце своего пути.

— Имя той, устами которой я говорю, ничего тебе не скажет, — раздалось из микрофона. — Я та, которую Хасан называл Заният, что означает «благонравная»… Хасан убил двоих моих сыновей, за грехи… Хасан приказал мне сбросить со Скалы рожденную от второй его жены девочку. Но я ослушалась своего мужа и хозяина. Когда я стояла на краю этой пропасти, я увидела горную козу… Она не испугалась меня… я умела говорить с животными! Я подошла и привязала младенца к ее теплому брюху… Я сняла с себя под накидкой всю одежду и вернулась обратно. А на следующую ночь я подмешала в чай Хасана травы, помогающие спать долго и безмятежно… Я спустилась вниз по склону, где не было стражей, ибо он считался неприступным… Но я спустилась. Я оставила одежду наверху, и мое тело прилипало к этим скалам, как муха прилипает к стенке кувшина, обмазанного медом… Я пришла к реке Табиб — там недавно прошел сель, и она была занесена грязью, вязким илом… Я увидела мою козу. Она стояла, увязнув в иле, а ребенок был по-прежнему под ее брюхом… Я отвязала младенца! Малышка нашла ртом соски козы и сутки питалась ее теплым молоком… Я взяла ее и пошла по речке… Иногда я проваливалась в ил по колено, иногда по грудь… Но я вышла в ущелье… Я хотела бежать в город, но тогда ассасины, пущенные по моему следу Хасаном, рано или поздно нашли бы и меня, и ребенка… Я молила Аллаха о чуде, я надеялась только на него! И Аллах сжалился надо мной… По ущелью в нижнем течении Табиба проходил цыганский табор — он спасался, бежал из областей, опаленных набегами конницы Хулагу-хана… Я продала им девочку за двадцать семь серебряных монет, Махаб! Но я выбросила их в Табиб — они не были нужны мне… Я не знаю, что случилось с этой девочкой дальше, но я знаю, что она выжила и продолжила род. Я знаю, что ее назвали Ратри! Я вернулась в Аламут, Махаб…

Махаб уже увидел тень. Слушая низкий голос, заполнивший всю шахту, он смотрел на то, как эта фигура женщины в балахоне душит Старца. Борьба этих теней освещалась голубоватыми сполохами, из этого клубка доносились треск и шипение… Вот раздался хлопок — будто открыли старое шампанское! — и тень Старца Горы рассыпалась сиреневыми искрами, как фейерверк, померкла.

А голос в динамике изменился. Теперь он не был спокойным, низким и глуховатым. Теперь это был голос старой, прикованной к инвалидному креслу, с трудом напрягающей искалеченные связки женщины.

— Махаб, меня зовут Марика… Ваши люди пытались убить меня во Франции, потому что я знала… Но меня хранила она! Несколько лет назад мне позвонили и сказали, что Чай Ратри жива. Вернее, живы ее потомки. Эту тайну оберегали, и мне не сказали, где находится Ратри! В ее жилах текла цыганская кровь…

Махаб зарычал. В бессильной злобе и ярости. Он все понял.

…Наверху Заратустров выковырял из уха «замазку» и бросил в пустоту:

— Да не ори ты, я слышу… Группа, вперед! По нижнему карнизу, в установленные входы… Вперед!

И, отобрав у обессилевшей — это было видно! — побледневшей Мерди микрофон, прокричал в него радостно:

— Махаб, может, начнем договариваться? Аллах не любит упрямых ослов… Вы охотились за улльрой старого образца, а надо было всего лишь составить матрицу!

Ответом ему был протяжный звериный вой.

Медный побежал со всеми, не дожидаясь приказа. «Замазка» была у него еще в ушах, поэтому он слышал четкие приказы Лис, распределяющей углы атаки. Шкипер, Иван, Данила и Соня молча подходили к краю обрыва, одним выстрелом вбивали в вековые камни Аламута стальное жало лебедки и, отталкиваясь ногами в альпинистских шипастых ботинках, сигали в бездну. Такая же лебедка с удобным кольцом-блоком, такие же ботинки были у Медного. Поэтому, когда он «услышал», а точнее, принял сознанием бесстрастный, механический приказ Лис: «Медный, северо-запад, угол двадцать три градуса от развертки, уровень тридцать четвертый!» — то даже не стал задумываться, где та самая загадочная «развертка». Ноги сами понесли его к белой пластиковой коробке здания РЛС; по отношению к основной линии Операционный зал — реактор он как находился примерно в двадцати трех градусах, а на датчик блока выставил цифру «34» и, так же резко оттолкнувшись ногами, сиганул в холодную струю.

На плоской верхушке скалы, над которой расстилались остатки черного дыма из взорванного треугольного реакторного центра, оставались только три человека: полковник, Марика Мерди и ежащийся издатель. Было видно, как со стороны Эль-Бурса на Аламут идет лава совершенно черных, непроницаемых туч и гонит впереди, точно орду пленников, клочья тумана. Ее выдавливало из небольших ущелий и кидало на Аламут, и она уже клубилась у краев, там, где только что сгинули ребята.

— Уходить вам надо, — произнес полковник с тоской и потер виски. — Тут каша такая заваривается, что…

Неожиданно он резко нагнулся и приник губами к морщинистой руке Марики Мерди. Некогда неистовая профессорша, гроза кафедр и скандалистка, только бессильно усмехнулась, показав искусственные зубы.

— Спасибо вам, мадам!

— Я сделала то, что должна была. Я освободилась от этого груза! Я все время думала о том, откуда этот сон, откуда это знание. И вот сейчас я увидела. Скажите… а ОНА выиграла?

— Третьей его… не дано! — загадочно обронил полковник и, повернувшись, не прощаясь, побежал к развалинам реакторного блока.

В руке полковник зачем-то тащил вряд ли полезное в этих местах оружие — снайперскую винтовку G22 германского производства, черную, угловатую. Под российский патрон 7,62. Правда, патронник у ней был странно расширен, точно накрыт кожухом… Марика провожала этого человека долгим взглядом, ветер все так же зло рвал ее седые космы. Сзади возник Майбах; он утирал губы и завинчивал крышку фляжки.

— Эх, фляжку Григорьичу не отдал… Ладно, успеется. Надо торопиться, Марика!

Та только фыркнула. Подбежали те двое, схватили ее колесницу и повлекли к заполошно размахивающей винтами «Черной акуле».

Алексей тоже слышал переговоры группы, но без всякой «замазки». Просто слышал. Когда они поднялись наверх, где носились над головами пышущие огнем шарики и от их ударов с визгом разлетались в пыль камни, где сверкали голубые сполохи, Египтянин коснулся его ушей, резко дернув их вверх и в стороны: так обычно поступают с именинниками. Это сразу прибавило сил, лишило страха и дало ощущение внутреннего слуха. А потом Египтянин и Ирка куда-то потерялись. Алексей прыгнул в какой-то люк или пролом — вся скала сейчас была изъязвлена этими открытыми входами в подземелья с сорванными стальными люками — смятыми, будто кусок бумажки.