Виталий Вавикин - 47 отголосков тьмы (сборник)

Что, что он говорит, как это все неправильно, несправедливо! Она же и приехала к матери в расчете на то, что конец не задержится, у нотариуса подать заявление о вступлении в наследство, потом через полгода продать мамину квартиру и с этой доплатой купить в Омске двухкомнатную. Разве она виновата в том, что у мамы здоровое сердце, что она будет еще долго жить?

Машинально Мира потянулась за бутылкой с минеральной, хлебнула из горлышка, да неудачно, и страшно закашлялась, мотая головой и долбя себя кулаком в грудину.

Около восьми вечера зашла соседка, живущая двумя этажами выше, татарка Дина. Эта пожилая сухонькая женщина в возрасте далеко за шестьдесят после выхода на пенсию отчаянно ударилась в религию, посещала мечеть, читала Коран, учила арабский язык и вообще пять раз в сутки молилась, совершала намаз по всем правилам, то есть перед каждой молитвой принимала душ и переодевалась в чистую одежду. Ко всему три года назад Дина в составе организованной группы из Казани совершила хадж в Мекку и Медину, где проживал когда-то пророк Мухаммед.

– Здравствуй, Дина.

– Здравствуй, Мира. Как у вас дела?

– Что ты, Дина, спрашиваешь, что тут может быть нового? Приходила участковый врач, сказала, сердце здоровое, состояние стабильное.

– Вот и хорошо, значит, поживет еще Пафнутьевна. А я зашла по дороге, кошкам еду носила.

– Молодец, Дина, ты так за ними ухаживаешь, каждый день кормишь.

– А что мне, все равно еда остается, хватает на всех.

– Сколько сейчас кошек в подвале?

– Пятнадцать. В прошлом году кто-то всех отравил, все передохли, а сейчас опять собрались. Эта красавица трехцветная окотилась, подросли уже котята, молоком отпаивала.

– Возьми у меня, там котлетка осталась, суп какой-то, отнеси кошкам. Мама ведь не ест почти ничего, да и у меня нет особо аппетита.

– Корми маму, через силу заставляй. Вся сила от еды получается.

– Кормлю, вкусненькое когда приготовлю, что всегда мама любила. Вчера вот супчик грибной сварила из сушеных опят, сегодня омлет покушала. Только ведь съест три ложки и не хочет больше.

– Лежит, вот много организму и не требуется.

– Дина, а правда, что мы для вас неверные? Что же ты ходишь к нам, маме помогаешь?

– Помогать нужно всем нуждающимся людям, какой бы веры они ни были. Аллах все видит и все поймет.

– А вот у вас, чтобы в рай попасть, что нужно сделать?

– Нужно хорошие дела делать для людей и животных всех, нужно молиться…

– Так значит, ты себе место в раю зарабатываешь, когда кошек кормишь и к маме по-соседски заходишь?

Дина косанула на Миру, но сдержалась и ответила спокойно:

– Можно и так сказать, если хочется. Аллах Всемогущий во всем разберется и оценит всех по заслугам их. Нужно жить по совести, не делать зла, а то шайтан придет.

– Шайтан? А кто это такой?

Дина смутилась, поправила платок на голове.

– Ох, зря я это сказала, нельзя вообще упоминать про него, не было бы худо.

И Дина в расстроенных чувствах ушла, бормоча под нос молитву.

Засыпала Мира здесь всегда трудно. До двенадцати бубнило радио, которое всегда слушала мама. Сейчас слышит – не слышит, а традиция сохранилась, выключить Мира не смела.

В комнате темно и тихо. Вещи как будто затаились. Ни звука не доносится со стороны, противоположной от окна, где мамина кровать. Мира лежит прямо под окном, на стареньком диване со скрипучими острыми пружинами, впивающимися в бок при каждом неосторожном движении.

Из окна чуть сочится рассеянный лунный свет, от которого в комнате появляется какая-то зыбкость, неустойчивость.

Мира прикрыла глаза и попыталась припомнить что-нибудь приятное из своего детства. Как назло, в голову лезли всякие дурацкие мысли. То вспомнилось, как за ней гонялся с кочергой в руках в стельку пьяный, слетевший с катушек отец. Это он рассвирепел за то, что она защищала мать, задержавшуюся с какой-то очередной общественной гулянки. То вдруг всплыла сцена из школьной жизни, кажется, шестой класс. Учителка истории говорит ей в лицо при всем классе, какая она уродина и кому она будет нужна, если еще и учиться хорошо не будет. Почему уродина, никакая она не уродина, а вполне нормальная внешне, пусть и не красавица. За что она меня так – кажется, не выучила что-то про Средние века. Да, историчка была не подарок. Мира вздохнула и повернулась на правый бок.

И вместе с мерзким скрипом пружины услышала какой-то посторонний звук со стороны материной кровати. Как будто кто-то шлепнул голыми ногами о деревянный пол. Так отчетливо и звонко прозвучало это в тишине комнаты, что Мира невольно вздрогнула, приподнялась на руках и бросила туда взгляд. И даже как-то поначалу не слишком удивилась, увидев, что мать сидит на кровати, спустив ноги на пол, и даже силится подняться. Попытки встать на ноги, видимо, требовали от нее огромных усилий, мать фырчит от злости, но не сдается, пробуя подняться снова и снова.

– Мама, как ты, как смогла сесть?

Мира не верит своим глазам. Месяц с лишком без движения, а тут вдруг взять и самой подняться с кровати?! Это похоже на чудо!

Мира хотела вскочить с дивана, подойти к маме, обнять, помочь ей подняться. Бескрайнее ликование охватило ее душу, ведь маме явно лучше, она даже пытается встать на ноги!

Но что-то во всем этом было не так, неправильно, не по-настоящему что ли. Дело в том, что Миру саму как будто сковало морозом в одну ледяную глыбу. Как ни старалась, она не могла шевельнуть и пальцем. Смотрит на руки, а они как не свои, не хотят ничего делать, не подчиняются – и все тут, будь они неладны! И ноги, и все тело, и голова – в странном оцепенении. Только и можно что смотреть вперед, на маму.

А у мамы все выходит гораздо лучше. Вот она, наконец, поднялась во весь рост, пошатываясь, шагнула, еще раз, еще. Вот она уже в двух шагах от дивана!

Остановилась. Смотрит.

– Мира, – и голос-то у нее почти такой, каким был раньше, никакой не тонкий и не противный, каким стал после инсульта.

– Что, мама? – Мира говорить может, но не знает, что говорить. Что тут скажешь, когда на твоих глазах происходит этакое диво?

– Доченька, прости меня, я так виновата перед тобой.

– Что ты, мама, – Мира в крайней растерянности. Она видит, как мать осторожно наклоняется, медленно опускается на колени. Потом протягивает руки. Они почти касаются лица Миры.

– Прости меня, Мира, за все прости. Моя бесконечная общественная работа – это неправда, у меня был другой человек, я его любила, а не твоего отца. Я наплевала на семью, бросила вас. Потому отец и пил, что догадывался обо всем. И это именно я виновата в его ранней смерти. Ты была тогда совсем ребенком, многого не понимала.

На глазах у матери блеснули слезы, слезы в лунном свете, лунные слезы.