Родни Стоун - Крики в ночи

— Не волнуйся, дорогая. Все будет хорошо. Уверен, что это просто какой-то розыгрыш.

Я провел ее в дом. Попросил приготовить завтрак и запереть двери. Ее глаза не отрывались от меня, пока я шел назад к машине.

Когда я возвратился в пустынную деревню, одна из дверей в самом конце улицы была открыта.

Я затормозил и постучал. Пожилой мужчина в голубой рубашке собирался на работу. Его жесткое лицо украшала серебристая щетина, а морщинистые руки напоминали засохшие листья. Пока я пытался что-то объяснить ему, он молча сконфуженно улыбался и что-то бормотал на безнадежно непонятном для меня местном наречии. Его глаза, казалось, щурились от лукавства, но я уловил в них отблеск безразличия. Мы населяли разные планеты. Разве он мог понять этого пришельца из космоса, который бормотал на полузабытом школьном французском? Он пожал плечами и отступил в глубину дома. Должно быть, белая маска моего лица подействовала на него устрашающе.

Я пробормотал что-то по поводу дома вниз по дороге, показал рукой, спросил про жандармов. Он пожал плечами.

— Да пошел ты в задницу, — сказал я и поехал дальше.

Опять пошел дождь, на этот раз мелкий и моросящий, занавес от дневной жары. Дорожный указатель гласил: „Сен-Максим-14“; стало быть, я буду там уже минут через десять.

Дети были для нас с Эммой превыше всего. Эмма умела ладить с ними, она была разумной женщиной. Я очень хорошо понимал, в каком ужасе она находилась сейчас, но не за себя, а за детей. В страхе от предчувствия, что произошло что-то ужасное. Может быть, самое худшее. Я пытался рассуждать здраво, искал какие-то объяснения. Может быть, в поиске какого-то приключения, или под влиянием лунатизма, или же играя в прятки, они заблудились и в конце концов где-нибудь уснули. Но ничто из этого не укладывалось в моей голове. Дети исчезли три часа назад или даже больше, во время этой ужасной грозы. Наиболее вероятным представлялось самое худшее.

Сен-Максим. Пять тысяч человек. Достаточно большой городок, чтобы там была жандармерия, и люди в нем уже проснулись. Я спросил направление у водителя грузовика, и он показал мне вниз по дороге. Я обнаружил, что рубашка у меня прилипла к телу, а руки трясутся.

Старый город был построен на вершине холма, с рыночной площадью посередине, и первые торговцы уже раскладывали свой дешевый товар на прилавках. Дорога бежала вниз к подножию холма и сужалась перед мостом, где все машины выстроились в очередь. На полпути вниз трехцветный сине-бело-красный знак гласил: „Жандармерия“. Жандарм у ворот в летней форме цвета хаки рукой указал мне на въезд.

Я остановил машину во дворе и взбежал по ступенькам особняка. За серыми двойными дверями находился холл, где среднего возраста жандарм в рубашке с короткими рукавами сидел за стойкой, попивая кофе. Он глядел на меня с удивлением, пока я на ломаном французском языке пытался объяснить, что случилось: англичане, туристы, двое детей пропали. Ради Бога, сделайте что-нибудь.

Он почесал голову, никого на работе еще не было. Он сам ждал, чтобы его сменили. Было еще слишком рано.

— Господи Иисусе, мне нужна помощь полиции! — Я стукнул кулаком по столу.

На звук открылась дверь, и появился еще один человек, натягивая китель.

Я попробовал объяснить еще раз, ощущая, как уходит драгоценное время. Двое детей. Исчезли ночью. Английские паспорта. Отец американец.

Вошедший терпеливо выслушал и сказал:

— Нам нужно послать за сержантом.

— Послушайте, вы, идиоты! Это мои дети! — я перешел на крик. — Мои дети исчезли! Я не нашел их! Понимаете? Они потерялись! Исчезли! Двое детей! Мои дети! Господи, вы что, не понимаете? Им угрожает опасность! Большая опасность! Может статься, их похитили!

— Да-да. Понимаю, — ответил он по-английски. — Пожалуйста, присядьте.

Я остыл, повторил ему все медленно по-английски.

— Если они исчезли, мы организуем поиск, — вежливо заметил он.

— Ради Бога, мне нужно организовать поиск сейчас же. Каждое мгновение может оказаться решающим.

— Подождите, пожалуйста, и выпейте пока кофе.

Что я мог сделать, черт побери? Не мог же я разрушить стандартную процедуру французской жандармерии и заводить здесь свои порядки. Не мог я заставить его вытащить отряд детективов из своих постелей в Альби или Понтобане или еще где-нибудь. Не мог я и пожаловаться в полицейский комиссариат. Мне хотелось схватить и встряхнуть его, ударять головой о стену, пока его сонные темные глаза не начнут вылезать из орбит. Но все было бесполезно. Электронные часы на стене безразлично отсчитывали время. Он настаивал, чтобы я присел и подождал, пока он через час или около того не позвонит старшему инспектору. Он добавил, что из-за грозы старший инспектор ушел вчера с работы очень поздно.

Я уже находился в шоке. Мне хотелось вернуться к Эмме и посмотреть, изменилось ли что-нибудь. Меня обуял ужасный, необъяснимый страх, что и она куда-нибудь исчезла. Должно быть, жандармы заметили, что я в панике.

Крикнув им, что скоро вернусь, я сбежал по ступенькам и уже через двенадцать минут был у нашего дома. Эмма стояла в дверях, одетая в футболку и слаксы. Она бросилась мне навстречу.

— Слава Богу! С тобой все в порядке? — спросил я.

— Они не вернулись, — уронила она.

Я рассказал ей про полицию. Мы стояли, держась за руки и молясь; страшные картины проносились у нас перед глазами: наши дети, задушенные, застреленные, брошенные умирать. Немыслимо, невыносимо. Не может быть, чтобы это случилось с нашими детьми, которых мы носили на руках, возили на спине, с которыми играли в прятки в Суррейских лесах, смотрели, как они выступали в школьном концерте.

— Дорогая, поедем со мной, ты поможешь мне все объяснить этим тупым деревенским полицейским. Не будем запирать двери. Оставь записку для детей на случай, если они появятся.

Она как-то странно посмотрела на меня и заметила:

— На случай… Что ты имеешь в виду? Конечно же, они вернутся.

— Но не без помощи. Нам нужна помощь.

На этот раз она согласилась со мной.

Мы покинули дом, наш праздничный коттедж, который, казалось, уничтожил нас, и я повез ее назад в жандармерию, обгоняя машины, как сумасшедший. Мы боялись говорить, боялись того, что можем сказать.

Дома и улицы оживали. Мы же умирали. Я посмотрел на Эмму, чье лицо, казалось, утончилось, вдруг выступили скулы. Что теперь означала наша женитьба? Возможно, мы любили детей больше, чем друг друга. Мы не могли сосредоточиться, не могли доверять своим эмоциям.

Ждать. Только ждать и гадать.

— Принеси мне выпить, — попросила она.

Я взял коньяк и кофе в кафе на площади, и мы ждали там, когда жандармерия вызовет подмогу. Здешние жители заходили по пути на работу за сигаретами. Один из них играл на автомате в китайский бильярд. Мне хотелось удушить его.