Родни Стоун - Крики в ночи

В конце молчаливого коридора находилась комната, где горел свет. Дверь оказалась тяжелой, дубовой, со старинной медной ручкой, в то время как вторая, прямо напротив, выкрашена в белый цвет, за ней могла быть медсестра или что-нибудь там медицинское. Я помедлил. Запах стал еще сильнее, смесь миазмов старой плоти, вони сожженной бумаги и этого особого зловония, которое, как я обнаружил, исходило из этих затхлых покоев. Из-за дубовой двери слышались звуки и пробивались лучи света. Посмотрев на часы и увидев, что уже час, я выключил фонарь и очутился в кромешной темноте, наполненной тайнами.

Из комнаты продолжало доноситься какое-то шуршание, вроде мышиной возни. И затем этот скулящий плач, который я слышал снаружи через закрытые жалюзи, хриплый голос старой женщины, которая пела или причитала:

— Ох… ах… да… так… мы… ах… я…

В звуках не слышалось никакого смысла, никакой связи, но она их произносила, как будто знала, что хотела сказать, но не могла выговорить.

Очень мягко я повернул ручку и приоткрыл дверь. Миллиметр за миллиметром она поддавалась, и я услышал, как открылся замок.

Бормотание продолжалось, а зловоние усилилось. Тот же запах, который чувствовался в коридоре, сейчас превратился в запах разложения, испражнений, немытого тела и сгоревшей бумаги.

Я толкнул дверь и заглянул внутрь.

Это была большая квадратная комната, почти без мебели. Высоко под потолком светила всего одна лампочка в плафоне, защищенном решеткой. Пол из простых досок, не покрытый ковром, почерневший и усыпанный пеплом, пропитанным мочой. Но мои глаза были прикованы к углу, где на большой железной кровати лежал человек, размахивавший руками, сложенными в молитвенном жесте. Это была женщина. Пока я стоял в дверях, она, видимо, осознала мое присутствие, и шум усилился:

— А… мы… ах… не…

Нечленораздельные звуки, приглашающие меня подойти к хрупкой фигуре, прижатой к постели ворохом одеял и толстым рельефным покрывалом. Она представляла собой жалкое зрелище, персонаж из моих страшных снов, с большими выпученными глазами, жиденькими белыми волосами, через которые просвечивала кожа черепа, изнуренное запаршивевшее лицо с бордово-коричневыми отметинами времени и сухими болячками, которые она поддевала своими длинными, нестриженными ногтями, похожими на птичьи когти. Самым сильным впечатлением было ощущение распада, в этом едком зловонии одряхления, который забивал мне ноздри и горло, и это тело, в котором уже ничего нельзя поправить.

Поднялась тощая рука, как бы приглашая меня осмотреть окружающую обстановку. Без сомнения, передо мной лежала легендарная мадам Сульт, женщина, охранявшаяся Ле Бревом, пережившая трагедию Освобождения, спасавшая своих детей от толпы, которая штурмовала другой, более фешенебельный особняк, бывший когда-то ее домом.

— Ха… ха…

Булькающие звуки подсказали мне, что она в сознании. От нервного напряжения, зловония комнаты, запаха распада я просто задыхался и ушел бы назад, если бы только мог. Это никакое не колдовство превратило меня в камень, а хрупкая старая женщина, которой уже практически невозможно кичем помочь, которая находилась на грани жизни и смерти, и все же… все же. Я осматривал комнату, застыв в дверях, мои собственные чувства, казалось, обострились — я впитывал каждую деталь: вот краска, облезающая с железных прутьев кровати; коврик на полу, единственный предмет, прикрывающий черные доски; деревянное кресло; свет, падающий с потолка; голая лампочка за решеткой; высокий потолок и старая женщина под ним, у которой загибаются ногти, как когти у птицы. Она извивалась под покрывалом, следя за мной сумасшедшими глазами, бормоча что-то на языке, понятном только ей одной. Я бы ушел и убежал навсегда подальше от этой комнаты и этого дома, если бы не одна вещь.

Сначала я заметил одежду, брошенную на грязный пол, я видел это грязное повседневное барахло и пару старых женских туфель. Но не только их. Там были еще две пары обуви, вид которой вызвал у меня волну ярости — я узнал ее, эту обувь. Кроссовки, которые носил Мартин, и пара сандалий Сюзанны. Они аккуратно стояли рядом с одеждой старой женщины. И она как будто поняла, ее бормотание стало громче и выше:

— Ха… ха… хе… хе…

Несмотря на зловоние, исходившее от кровати, я подошел, чтобы осмотреть обувь, дотронуться до нее и убедиться, что не ошибся, и, когда сделал это, дверь сзади меня вдруг открылась. Я обернулся, какая-то темная фигура — не поймешь, охранник или медсестра — быстро метнулась вперед. Какая, к черту, медсестра, здоровенный верзила! Я попытался обежать его сбоку, но он накинулся на меня с кухонным ножом, с огромным резаком, которые сделаны специально для начинающих мясников. Не помню, кричал ли он, запомнился только свист ножа у меня над головой. Я увернулся и побежал. Фигура, одетая во все черное — свитер под горло и брюки, казалась огромной, она угрожающе надвигалась на меня. Я уловил его горячее дыхание, но лишь его ужасные черты отпечатались в моем сознании. Черты, или, скорее, их отсутствие: сначала я не понял, я был слишком озабочен, спасая свою шкуру, когда человек пролетел мимо и развернулся опять с ножом в руке, гора мускулов, широкий, смертоносный. У него было орлиное желтое лицо с раскосыми китайскими глазами, нереальное, без всяких эмоций, похожее на маску. Нарисованная маска, скрывавшая его нос и рот, блестели только глаза какого-то загнанного животного.

Я вскрикнул и бросился прочь через распахнутую дверь. Он помчался вслед, монотонно бормоча что-то, как старая женщина, но я умудрился захлопнуть за собой дверь. Свет, комната, запах, угрозы — все в момент вылетело из головы, пока я бежал в попытке спастись по темному коридору. Я слышал, как это чудовище кричало в спальне, но добежал до конца коридора быстрее, чем скорый поезд.

— Уа… хе… э…

Этот сумасшедший произносил звуки нараспев, ему вторила старая женщина.

Теперь я знал, что это за люди, которые выкрали моих детей. Я бежал так, будто черт гнался за мной по пятам, вытащил ключ из выходной двери и запер ее снаружи. Казалось, стены задрожали, когда он в ярости пытался прорваться за мной, а потом начал колотить по двери кулаками. Ничто прежде не могло подготовить меня к встрече с безнадежно больной старой женщиной, к сумасшествию гиганта, вооруженного кухонным ножом.

На улице я глубоко вдыхал ночной воздух, затем все бежал и бежал через деревья, прочь от этого кошмара, от ужасной старой женщины, ее сумасшедшего смертельно опасного телохранителя и от обуви моих детей, оставшейся там.

— Вот он! — закричали сзади охранники, увидев меня.

Где-то спереди к дому подъехала машина, пока я пытался пробраться через двор и найти укрытие. Она с визгом обогнула здание, освещая все фарами. Я успел заметить полицейскую раскраску, увидел нагромождение гаражей и каменных домиков, пустых, запертых на висячие замки, и затем бежал как ошпаренный, чтобы побыстрее спрятаться за деревьями у забора.