Юрий Черняков - Чудо в перьях

Потом пришла Елена Борисовна в донельзя открытом платье, и оно ей было куда больше к лицу, чем защитный комбинезон, о чем не преминул со всей галантностью сообщить Игорь Николаевич. Она спросила, за что пьем, мы сказали, что сначала заливали горе и пустоту, а теперь пьем за победу над путчистами. И она села к нам на колени, ко всем четверым одновременно, не потому, что у нее зад стал шире, а просто она для этого сперва раздвоилась, а потом расчетверилась у всех на глазах…

Очнулся я в ее огромной постели со всеми знакомыми запахами и ощущениями, со знакомой картиной незнакомого художника на стене, о фамилии которого все недосуг было спросить. Что-то такое из XVIII века с пастушками и козочками в пастельных тонах.

Она вошла в пеньюаре с подносом в руках, на котором дымились две чашечки кофе.

— Надо позвонить! — спохватился я. — А то жена волнуется…

— У тебя есть алиби, дорогой, — проворковала она, совсем как в мыльной опере, не слезающей с экрана в последнее десятилетие. — Телефон и телеграф не работают. Транспорт не ходит.

Она поставила поднос передо мной, склонив великолепные груди к моим губам.

— Вот почему сорвалось восстание! — сказал я. — Раз не работают телеграф и телефон, то нечего захватывать. Постой, или мне это приснилось? Так был бабий путч или не был?

Я не на шутку встревожился: то ли революция началась, то ли белая горячка.

— А что ты предпочитаешь? — спросила она, ложась на меня сверху.

— Ну понятно, — сказал я. — Как всегда, все вопросы к товарищу Фрейду. Феминистская революция — это смена позы, а не общественного строя. Вы хотите того же самого, но чтобы делать это самим и сверху…

— Не думай ни о чем! — шептала она, извиваясь. — Я всегда тебя вижу, когда ты меня трогаешь или целуешь…

Потом она отвернулась. Ну какой с меня сегодня толк? Наверняка сейчас заплачет. Надо бы как-нибудь прийти к ней трезвым. Принести цветы, что ли. Вон как любит. Даже предала товарищей по борьбе.

Но шутки в сторону. Почему так получается, что я должен жить с чужим ребенком, хотя у меня полно своих? Почему живу не с той, кто меня по-настоящему любит? Почему все ускользает от меня, как песок между пальцев? Наконец, почему я столь неблагодарен? Не потому ли теряю, что приобретаю?.. Музыку, например?

— Пусти, — сказала она. — Мне пора на телевидение. А тебе к жене.

— Телевидение не работает, сын» чужой, а жена до сих пор произносит во сне чужое имя.

— Какие мы ранимые! — сказала она. — Это чье имя произносит наша жрица целомудрия?

— Радимова, — сказал я. — Они ждут новой жизни, чтобы попытаться соединиться.

— И ты веришь? — спросила она.

— А что мне остается? Если верят они.

— А сын? — спросила она, уткнувшись подбородком в мое плечо.

— Она меня использовала, чтобы я покрыл ее грех; — сказал я. — Но парень оказался очень похож на одного конного милиционера.

— Я, кажется, слышала, — кивнула она. — Их взвод присоединился к восставшим жокеям. Они охраняли телевидение. И говорили между собой о какой-то драке возле роддома. Упоминали тебя. Обещали разделаться.

— Я его сам отыщу, — сказал я, одеваясь. — Хотя что ему скажу? Просто не знаю! Мой отец ничего не ведает, а от мальчика без ума.

— Так что ж тебя с ней соединяет? — спросила она.

— Радимов. Его дом, его машина, его женщина. А я — местоблюститель, на случай его опалы.

— Ну, и куда ты? — спросила она по-прежнему лежа. — На улице еще опасно. Лучше иди сюда! И я подарю тебе сына. Малинин не мог, к сожалению, но до тебя он был единственным, от кого я хотела ребенка.

Уже одетый я оглядел ее. Телевидение не передает и половины ее прелестей. Несмотря на возраст. А что, может, в самом деле уйти к ней? Чтобы потом изменять с более молодыми… Бр-р… Чем она будет старше, тем они моложе.

— Будь осторожен, — сказала она, не скрывая сожаления. — И помни: ты всегда можешь сюда вернуться.

… — Ты где был? — спросила мать. Она с Марией купала малыша. Ребенок хныкал, растопыря ручки и пуская пузыри.

— А кто пришел! — ворковала Мария. — Папа пришел. Подавил бабий бунт и пришел. Поэтому поцарапанный и засос на шее.

— Что ты говоришь, Маша? — изумилась мать.

— Все нормально, мама, — сказала Мария. — Дрался бы с мужиками, были бы синяки. А от баб только помада на воротничках, никак не отстираю, да засосы.

— Где отец? — перевел я разговор в деловое русло. — Он ходил в церковь?

— Ходил, раз папаше некогда, — сказала Мария. — Ты для чего с Васей драку затеял, а? Из-за меня? Так будь добр, не отлынивай. Ребенка крестить пора. Подай вон простыню, вытирать будем Сережку нашего!

И сунула мне ребенка в руки. Я взял его, как взял бы домкрат или блок цилиндров, поэтому едва не уронил. Они его, захныкавшего, у меня отняли и стали вытирать, агукая и сюсюкая, одновременно подталкивая меня к выходу из ванной.

— Из филармонии приходили, — сказала Мария. — Радимов звонил. Я наорала на него насчет дарственной, он испугался, трубку бросил. Вечером позвонит… А что это Елена Борисовна, не знаешь, что это с ней?

— А что с ней? — не понял я, сдвинув брови.

— Сегодня на полчаса свет дали, телевизор заработал, сидела, говорила, ну прямо вся из себя и сама не своя. Жмурилась и пришептывала.

— Так смотришь, будто я в этом виноват, — сказал я, поглядывая на часы. — О! Надо в филармонию бежать.

— Хоть поешь, — сказала мать, возвращаясь из детской.

Они стояли и смотрели, как я ем. Подливали и подкладывали.

— И еще милиционеры приезжали на лошадях, — сказала мать. — Я их спросила, мол, ищете кого, а они ускакали.

— Им надо, еще прискачут, — сказала Мария. — А вы не встревайте, мама. Жаль меня не было… Я бы им дорогу показала.

— Радимов? — вспомнил я. — Телефон заработал?

— Не для простых смертных, — сказала Мария. — Только правительственная связь работает. А у нас, пока Бодров не разберется, как телефон устроен, никаких звонков не дождешься. Я так прямо хозяину сказала.

— А он? — спросил я, уминая все подряд.

— Что, не кормили тебя там? — спросила она. — Вон сколько калорий потратил… А что он? Хорошо, хорошо, говорит, и трубку бросил. И весь разговор. А еще обещал на свадьбу, ребенка крестить… Все некогда.

— Как решили назвать? — спросил я с набитым ртом.

— Прожуй, — сказала Мария. — Где тебя воспитывали? Вспомнил наконец. Дед требует, чтоб Сережей. В его честь. А мы ждали твоёго отцовскою благословения. Как скажешь, так и будет.

Я кивнул. Старался заглотнуть как можно больше, поскольку не представлял, где опять окажусь и что со мной будет в ближайшие дни. Конные разъезды милиции в нашей окрестности… Только этого не хватало. Пока я на машине, ничего они мне не сделают. Мой сын и мой! Раз Мария так захотела. И с этим должны все считаться. Вся милиция на свете во главе с министром внутренних дел. Или я снова взбунтую население, подниму и поставлю под знамена Радимова. Чтоб не забывались и не зарывались!