Джеймс Уилсон - Игра с тенью

Те же соображения, полагаю, справедливы и по отношению к Королевской академии. Видение Тернером традиций и миссии этого учреждения, а также чрезвычайная (почти эксцентрическая) серьезность, с которой он относился к обязанностям преподавателя, свидетельствуют о том, что с Академией его связывали не только сугубо практические соображения — словно его не просто соратники-профессионалы, а его родители, дяди и братья составляли сообщество, столь заботливо его сформировавшее и требовавшее полной преданности.

Мы знаем, что независимо от любви или нелюбви к тому либо иному художнику Тернер отказывался критиковать своих товарищей и причинять им ту же боль, от которой страдал сам. Такая героическая сдержанность — весьма редкая в насыщенной сплетнями, двуличной, замкнутой атмосфере Академии — несомненно, наводит на мысль, что он видел в своих коллегах скорее родственников (вроде надоедливой тетки, чье общество нам докучает, но мы вынуждены терпеть ее, блюдя семейное единство), а не профессионалов-соперников.

Кому мы завещаем свое имущество? Родственникам.

И разве сэр Чарльз не сказал, что Тернер оставил своих «детей» нации, а свое достояние — терпящим нужду «собратьям»?

Какое отчаяние. И одиночество. И горечь. И преданность. И расчетливость. И великодушие.

И какая надежда быть когда-нибудь понятым.

Повстречать подобного человека на закате своих дней, терпением, добротой, преданностью преодолеть подозрительность, очистить сердце от мрачных напластований и высвободить заключенную в нем любовь — немалое достижение.

Бедный Тернер.

Несчастная его мать.

Добрая миссис Бут.

Среда

Пустое утро. Еще не отдохнула после вчерашнего.

Днем заглянула Элизабет Истлейк, обеспокоенная состоянием моего здоровья. Я была переполнена Тернером и так хотела удостовериться в верности своих умозаключений, что легкомысленно стала излагать их за чаем. Когда я осознала собственную глупость, то уже было поздно останавливаться. Пришлось продолжить, отчаянно надеясь избежать той ловушки, которую я сама же себе приготовила.

И едва я закончила, как тут же в нее угодила. Не дав понять, согласна она со мной, или нет, леди Истлейк спросила:

— Это ваши выводы, или их сделал ваш брат?

— Мы оба, — ответная, посчитав такой ответ наименее рискованным. — Но главным образом брат, естественно.

В действительности Уолтер, конечно же, ни о каких моих выводах не слышал и (подумала я смущенно) вполне может их отвергнуть. Однако единственная альтернатива — объявить их исключительно моими — нанесла бы существенный удар по его гордости, заронив подозрение, что концепция книги — если, конечно, Уолтер ее примет — принадлежит скорее мне, чем ему.

Впрочем, вполне возможно, что леди Истлейк мне не поверила, ибо она внимательно вгляделась в мое лицо, а потом с язвительными нотками в голосе произнесла:

— Что же, со времени нашего последнего разговора он сильно продвинулся. Просто поразительно, к каким выводам можно прийти, всего-навсего сидя в Камберленде и размышляя. Вероятно, там особенный воздух. — Она улыбнулась. — В любом случае, передайте ему мои поздравления и скажите, что именно на это я и надеялась, Может быть, вы с ним соблаговолите отобедать у нас на будущей неделе и обсудить дальнейшие планы?

Выхода не было. Мы должны пойти, а Уолтеру придется произвести хорошее впечатление. В противном случае у леди Истлейк может сложиться неблагоприятное впечатление, что поставит под угрозу всю идею книги. Как только она ушла, я написала Уолтеру короткую записку, что ему пора возвращаться.

Дэвидсон понес письма на почту, а я решила внять совету доктора Хэмпсона и отдохнуть после трудов, когда прозвучал дверной колокольчик. Для гостей было уже поздновато, но я встала и приготовилась принять посетителя. Спустя минуту или две появилась миссис Дэвидсон и принялась разводить огонь.

— Кто к нам заходил только что? — спросила я.

— Женщина, мисс.

Я ждала продолжения, однако миссис Дэвидсон все еще шумно управлялась с кочергой. В конце концов я продолжила сама:

— Какая женщина?

Она поколебалась и громко сглотнула.

— Ее не назовешь респектабельной. Она явно нервничала.

— И что ей было нужно?

— Она хотела повидать мистера Хартрайта, — сообщила миссис Дэвидсон так тихо, что я едва расслышала.

— Зачем?

— Она не пожелала объяснить, мисс — Она повернулась и коротко взглянула мне в глаза, словно надеясь, что я замечу ее неодобрение и не стану требовать дальнейших ответов. — Ей был нужен только мистер Хартрайт.

— Она еще здесь? — спросила я, направившись к двери. — Я хочу посмотреть на нее.

— Я отослала ее, мисс. Посчитала, что вас нельзя беспокоить.

Однако я обеспокоена. И не могу избавиться от этого чувства. Полгода назад я бы сочла ее какой-нибудь неудачницей, которой помог Уолтер, и забыла бы про это. Но теперь…

Впрочем, бесполезно сосредоточиваться на подобных мыслях. Мы должны завершить книгу — молясь о том, чтобы не разрушить при этом собственную жизнь.

1. Беру на себя смелость напомнить, что познакомился с Вами, когда локомотив застрял возле Лидса.

2. Вы любезно предложили осмотреть Ваших Тернеров.

3. Буду проезжать Бирмингем по пути в Лондон, на следующей неделе.

Моя дорогая Мэриан!

Ты восхитительна! Добиться таких потрясающих успехов менее чем за два месяца!

К сожалению, я не смогу возвратиться ко времени, на меченному для обеда в понедельник. Я сознаю, что ставлю тебя в сложную ситуацию, и очень огорчен. Но поскольку я очень долго не имел о тебе известий (пожалуйста, не сочти за упрек — я вполне допускаю, что, будучи столь занятой, ты не могла мне писать), то я соответственно не знал, как продвигаются твои дела, и понятия не имел о твоих планах на мой счет. Я же, в свою очередь, вел собственное расследование, и, боюсь, оно потребует на обратном пути остановки в Бирмингеме. Как ты полагаешь, нельзя ли отложить встречу с Ислейками на несколько дней?

С любовью,

твой преданный брат

Уолтер

Моя самая любимая!

Посмотри-ка! Я так же надежен, как и мое слово! Хотя, признаюсь, испытываю известные трудности: поезд качает с боку на бок, словно корабль на волнах, и я могу писать лишь в ту долю секунды, когда он находится в равновесии. Однако теперь или никогда, ведь, приехав в Вилленхолл (вскоре), я должен буду идти прямо в гостиницу, а затем — к мистеру Нисбету. Поэтому прости мою краткость. Завтра я буду многословнее.