Яна Левская - За тёмными окнами

Хедегор совсем немного углубился в пустоши Кальвебод-Фэллед, а свет города уже отступил. Не став забираться в самую даль, Лиам заглушил мотор и выключил фары. Обочину дороги скрыл мягкий бархат темноты. На севере, востоке и западе ещё виднелись огоньки далёких домов, с юга же в спину дышала ночь. А над головой застыл щедро усеянный звёздами небесный купол.

Глядя вверх, Лиам обводил пальцем значок на руле и вспоминал, как при покупке автомобиля умилялся романтическим названием модели – Хонда «Дель Соль». Солнечная машинка. Когда-то этот оксюморон – альбинос, нетерпящий солнечного света, обладает «солнечной» хондой – казался перчаткой, брошенной в лицо судьбе, дерзким пари на удачу. В двадцать лет Хедегор ещё умел заигрывать с символами и находить в их сочетании тайные смыслы. Теперь разучился. Разучился видеть стакан наполовину полным, верить людям, приходящим с дарами, зарёкся доверять своё будущее хрупким надеждам.

Эта упорная борьба с надеждами, которые нет-нет проникали в сердце, будто воры, и, покидая его, выносили по немеющему от боли кусочку, длилась слишком долго. Вымотанный ею почти до предела, Лиам сдал первый бастион, согласившись на операцию. Когда же он думал о Фрэе Кьёр, то понимал, что готов сдать второй, поверив увиденному в её глазах. Вот так – жалко, беспомощно – приползти на свет её окон ради тепла мимолётной симпатии. За малую подачку, словно оголодавший пёс, прильнуть к ноге. Забыть все недоразумения, гадливые и испуганные взгляды, звонки в полицию – за горящее румянцем смущение и расширенные неподдельным волнением зрачки.

От таких мыслей становилось мерзко и горько. Но лгать себе Лиам не умел. Он знал, что придёт, если Фрэя поманит пальцем. И знал, что сам не сделает ничего, чтобы добиться её, если она останется безразлична. Уже потому только, что понятия не имел, как добиваются взаимности. Он всегда платил женщинам, принимающим деньги, и получал секс. Он доподлинно знал, что невозможно, заплатив, получить любовь.

Осознавать почти случившееся крушение этой второй «крепости» Лиаму было особенно тяжело. Потому что при следующей встрече Фрэя вполне могла не показать ни тени тех эмоций, которые, единожды промелькнув на её лице, уже встряхнули мир Хедегора. И это будет означать, что ничего не изменилось в жалком существовании затворника, кроме того, что ещё один клочок души, остыв, умер в коготках предательской надежды, скрывшейся из виду.

Когда от холода заледенели пальцы, Лиам решил, что вечер сентиментальных и бессмысленных размышлений пора заканчивать. Подняв крышу кабриолета, он поиграл газом, прислушиваясь к возбуждающему рычанию двигателя, и рванул с места, не жалея машину, выжимая обороты до предела перед тем, как переключаться. Душа требовала скорости. Срочно. Сейчас.

Инге предупредила Фрэю ещё перед лекциями, что хочет поговорить, но встретиться подругам удалось только под вечер по окончании последней пары. Девушки пристроились в безлюдном вестибюле на скамейке между автоматом с напитками и автоматом с едой. Инге купила пару круассанов, Фрэя взяла кофе. Из-за дверей лекционного зала доносился голос незнакомого профессора. В молчании поели. Сёренсен не спешила начинать, Фрэя не торопила.

– Вчера на Йенса напали скинхэды, – коротко сообщила Инге и отпила из стаканчика.

Фрэя, опешив, уставилась на подругу. Йенс – это был парень-фотограф, который вёл ту фотосессию на закрытой текстильной фабрике. Бледнокожий и светлоглазый, чистый скандинав, родом из Копенгагена. Чем такой мог спровоцировать неонацистов, она и представить не могла.

– Избили и вырезали пентаграмму на лбу.

– Что?! – Кьёр поперхнулась и торопливо глотнула кофе, чтобы остановить кашель.

– Погоди ужасаться. Это только следствие. А вот какие причины, – Инге достала смартфон, отыскала на нём что-то и протянула Фрэе.

Едва взглянув, та зажмурилась и перевернула телефон экраном вниз. Под веками вспыхивали и гасли фрагменты увиденной фотографии: вспоротый живот, чёрная каша сгнивших внутренностей, тёмная, словно из дубильни, кожа и очертания тазовых костей под нею.

– Что это, Инге? – скуксившись, проныла она.

– Труп. Знаки видела?

– Какие ещё знаки? Ты издеваешься?

– На груди и лице – оккультные символы.

Фрэя молчала, сглатывая набегающую слюну. Кофе и круассан явственно просились наружу.

– Там ещё вторая фотография, но, я так понимаю, ты не будешь смотреть, – Сёренсен, забрав телефон, включила блокировку экрана. – Помнишь сводки о людях, пропадающих в Христиании? Началось в марте, длится до сих пор. Вот это – первые два человека из списка. Полиция нашла тела на свалке в одном из контейнеров. Мусоровоз туда не заезжает из-за запрета на транспорт, и баки раз в три-четыре месяца сами жители выкатывают на границу, откуда их уже забирают городские мусорщики. Вот, две недели назад и выкатили.

– Откуда у тебя фотографии?

– Мой дядя – заместитель комиссара. Вчера мы с отцом навестили его на работе, и он показал нам дело, – Инге села так, чтобы смотреть прямо на Фрэю. – Если на телах обнаруживают символы, убийство относят к ритуальным. Хотя гексаграмма и несколько разных крестов на одной жертве – это ахинея. Сразу понятно, что никакого сатанинского обряда над телами не проводили, а просто собрали все «страшные картинки» в кучу. Только для полиции это мало что меняет. Среди кого в первую очередь искать маньяка, который дрочит на дьявольскую символику?

– Среди фриков.

– Среди них, конечно. Готы, сатанисты, фанаты разных крезанутых групп вроде Cradle of Filth – все попали под раздачу. «Чёрную скалу» и ещё с десяток похожих клубов временно закрыли, взяли на карандаш завсегдатаев, – Инге замолчала, уставившись на круассан в своих руках, почти растерзанный ею за время рассказа. Со вздохом отложив хлебные останки на салфетку, она отвернулась и продолжила, глядя прямо перед собой. – Дядя нарочно позвал нас с папой. Он предупредил, что для ребят, увлекающихся субкультурами, смежными со всякой, как он выразился «чернухой», грядут тяжёлые времена. Полиция пока не сделала официального заявления о ритуальных убийствах, но слухи и всякие жёлтые статейки уже попёрли. Быть мною, подруга, нынче опасно, – Инге нервно рассмеялась и умолкла.

– Что ты думаешь делать? – осторожно спросила Фрэя, глядя с сочувствием.

– А что мне делать? Умыть лицо и заплести косички, – губы Сёренсен презрительно изогнулись. – Слиться с фоном, забить на друзей… Эмма заявила, что пусть ей хоть клеймо на лоб поставят, хоть кол в грудь вобьют, она станется леди Мэнсон всем назло. Вот может же, а? А я не могу. Родители напуганы, я сама в прострации после того, как Йенса подловили. Легко быть смелым, когда солнышко светит и травка зелёная, – Инге тряхнула чёрными волосами. – Да и что такого? Просто снять костюмчик фрика. Сойду за свою – и никому в голову не придёт плюнуть мне в спину. Жить просто, когда можешь перестать быть уродом по щелчку пальцев.