Анна Белкина - G.O.G.R.

— Пожа-ар!

Семиручко узнал голос Клавдии Макаровны. Клавдия Макаровна не на шутку испугалась. Она не думала убегать, а топталась на месте и истошно вопила:

— Пожа-ар! Пожар! Заливай!

Семиручко и тот опомнился быстрее, чем эта престарелая подушка. Он вскочил на ноги и оттолкнул Клавдию Макаровну в сторону за секунду до того, как столб пламени вырвался из архива в коридор. Клавдия Макаровна издала звук, похожий на куриное квохтанье, а Семиручко — тот проявил качества героя. Сообразив, что пожар уже не потушить, он вытолкнул престарелую курицу Макаровну в ближайшее окошко и выпрыгнул сам. Клавдия Макаровна совсем не умела прыгать, она шлёпнулась, как какой-то грузный мешок, наполненный неизвестно чем. Семиручко умел прыгать так же хорошо, как и Клавдия Макаровна, поэтому он шлёпнулся точно так же, и сразу откатился подальше, опасаясь, как бы барахтающаяся готичная дама не огрела его каблуком по носу.

— Ползите, Клавдия Макаровна, — пропыхтел Семиручко, неуклюже уползая от здания сельсовета, в окнах которого уже поднималось алое зарево, и танцевали горячие языки пламени.

Они отползли достаточно далеко для того, чтобы оказаться в относительной безопасности, и теперь с ужасом наблюдали за тем, как пламя стеною возвышается над крышей и постепенно проглатывает тёплое, насиженное место их работы. Чёрные и серые хлопья пепла крутились у носа, высоко над крышей догорающего сельсовета курилось марево. Откуда-то долетал противный рёв сирены: это на пожар спешили пожарные, которых, скорее всего, вызвали с почты.

Милицейский начальник Недобежкин никак не хотел отставать от гипнотизёра Ежонкова и постоянно находил ему работу. Ежонков работал не покладая рук, и лицо его покрылось потом. Работа была следующая: раскручивать на откровения больных «звериной порчей». Ежонков терпел провалы: «звериная порча» ну, о-очень плохо поддавалась лечению. Подумав недолго — милицейский начальник не умел долго думать — Недобежкин выделил Ежонкову помощника — «киевского колдуна-программиста» Вавёркина. Вавёркин не уволился, потому что его никто не собирался увольнять. Недобежкин дал издёргавшемуся гипнотизёру отпуск, Вавёркин отдохнул, одумался, и теперь — как раз закончил свою суперновую программу для считывания биотоков мозга, и горел желанием испытать её ну хоть на ком-нибудь. И вот теперь Вавёркин наконец-то сможет определить, годится ли он в подмётки Биллу Гейтсу, или нет, потому что перед ним сидел на стуле ни кто-нибудь, а Пётр Иванович Серёгин, справа стоял и скептически фыркал «суперагент» Ежонков, а над самой душой восседал «третейский кади» Недобежкин. Пётр Иванович Серёгин тоже выглядел весьма скептично: он не верил в возможности гипноза несмотря даже на то, что получил «звериную порчу».

— Зайцев его здорово попортил, — предупредил Вавёркина Ежонков. — Смотри, заблеет он у тебя.

— Моя новая программа поможет мне исключить из сеанса ту стадию, когда включается эта дурацкая козья установка, — заверил Вавёркин, украшая голову Серёгина своими присосками. — Я смогу обмануть эту «порчу», и Пётр Иванович заговорит.

— Хочешь нажухать фашистских агентов? — скептически осведомился Ежонков, кусая своё любимое пирожное «эклер» со взбитыми сливками. — Не надейся, коллега, у них там всё продумано. Они чуть всю Европу не заграбастали, а ты хочешь какими-то присосками их победить!

Пётр Иванович наелся эклерами ещё в то далёкое время, когда приходил к бабушке Лютченко за информацией о безвестно исчезнувшей Анне. Никакого аппетита эти жирные пирожные у него не вызывали, а в сверхвозможности «фашистских агентов» он просто и прагматично не верил. Он просто сидел и терпеливо ждал, когда же Вавёркин закончит прилаживать к его голове неприятно холодные присоски и начнёт работать. Это далеко не последняя работа для Вавёркина и Ежонкова: в коридоре ждут два других пациента: Смирнянский и Сидоров. Да и в перспективе имеются ещё два: Борисюк и Соколов. Вавёркин, пока боролся с эпидемией «звериной порчи», потерял в весе килограммов десять, а вот Ежонков — тот, наоборот, набрал. «Суперагент» постоянно жевал пирожные и лопал конфеты (не гнушался и холодцом Карпеца). Он говорил, что ему, «как умственному работнику, необходимо питать мозг», однако вместо мозга у Ежонкова, кажется, питается пузо…

— Готовы? — это Вавёркин закончил цеплять к Петру Ивановичу присоски, включил ноутбук и приготовился к работе.

— Готовы, — зевнул Пётр Иванович, который, честное слово, уже устал и соскучился ждать, когда же, наконец, Вавёркин начнёт его гипнотизировать.

— Давайте, — санкционировал Недобежкин. — А если снова запорете — уволю обоих, понятно?

Вавёркин заметно побледнел: да, он боялся увольнения. А Ежонков — тот состроил презрительную гримаску и проворчал:

— Бе-бе-бе!

Конечно, как Недобежкин может его уволить, если Ежонков даже не числится у него в отделении?

На экране ноутбука змеились волнистые и ломаные линии: так отображались биотоки мозга Петра Ивановича. Кажется, Вавёркин в этом что-то понимает, раз так внимательно на них смотрит и что-то там ещё настраивает мышкой. Сам Пётр Иванович в этом во всём ни зги не понимал, а смотрел на свои биотоки так, от нечего делать, и время от времени подавлял докучливые зевки. Для Петра Ивановича это был уже второй сеанс гипноза, и он ожидал, что сейчас вроде бы заснёт, и увидит некий сон — какой-нибудь абсурдный, дурацкий, про «чёрную-чёрную комнату в чёрном-чёрном доме». А потом — у них снова что-то сорвётся, сломается, пойдёт не так… Пётр Иванович выплюнет какой-нибудь звериный рёв, они его разбудят, и будут долго ругаться с Недобежкиным… Да, это нормально, Пётр Иванович уже привык к такому сценарию, и каждый их сеанс гипноза заканчивается одинаково.

Но на этот раз всё получилось как-то странно. Они все: и Вавёркин, и Ежонков, и даже Недобежкин — почему-то ушли из кабинета и оставили Серёгина одного в присосках наедине с ноутбуком. Сначала Пётр Иванович просто глазел на свои биотоки. Но потом ему это надоело, и он решил выяснить, в чём дело, куда они все пошли, и почему он должен здесь сидеть и прозябать в рабочее время?

Пётр Иванович попытался отклеиться от присосок и встать, но присоски его почему-то не пустили. Они держали так, словно бы их приклеили к его голове цементом, и не давали ему и шевельнуться. «Что за чёрт?» — вселенский скептик Серёгин даже ощутил лёгкий испуг.

— Василий Николаевич! — негромко позвал он начальника.

В ответ — тишина. Недобежкин, словно бы, испарился, или провалился, или растворился… Пётр Иванович прислушался. В отделении, обычно, всегда стоял гул: шаги, разговоры… Но сейчас — в удивительно неподвижном воздухе висела странная, почти что, могильная тишина, сквозь которую не прорывалось ни звука. А потом — дверь медленно и со страшным скрипом отъехала в сторону, и из коридора в кабинет молча вдвинулись два человека. Серёгин сначала удивился: откуда такой ужасный скрип, когда дверь кабинета Недобежкина никогда в жизни не скрипела? Но потом его взгляд переместился на вошедших. Двое незнакомцев, примерно одинакового роста, примерно одинакового телосложения. Только один из них одет в белый халат — такой, как обычно бывает у врачей, глаза его скрыты под непроницаемо-чёрными стёклами очков. С плеч второго лоскутами свисает драная, подгоревшая военная форма, кажется, времён Великой Отечественной, а на голове красуется пропаленная до дыр серая кепка. «Странная компания…» — неожиданно отметил про себя Серёгин. Незнакомцы застопорились около стола Недобежкина, а потом — «прожжённый вояка» так и остался стоять, а «доктор» — сделал пару шагов навстречу сидящему в плену присосок Серёгину и громко заявил: