Анна Белкина - G.O.G.R.

— Не может он врать! — возразил Ежонков. — Я настроил его память на автоматическое считывание, а враньё — это процесс осознанный! А что он может осознавать, когда я заблокировал его сознание? Видите? Фашистские агенты ещё и не на такое способны! — торжествующе заключил гипнотизёр и осведомился у Недобежкина: — Ну, что, Васёк, теперь — уборщица?

Недобежкин переварил полученную информацию, коротко откашлялся, будто бы подавился, и с трудом произнёс:

— Н-нет, давай, лучше, Сидорова… А эти двое пускай по домам бредут, чёрт с ними!

Отпущенные на волю, врач и уборщица бодренько убрались на все четыре стороны. Они были так рады покинуть стены милиции, что не заметили часы, чей циферблат возвещал о полуночи. Пётр Иванович украдкой посмотрел в окно и увидел их, как они тянутся по пустынной улице в свете оранжевых фонарей.

Сидоров боялся гипноза, потому что боялся возвращаться туда, назад к тем чудищам, которые водили его по мрачным старым коридорам, и которые стёрли ему память, опасаясь, что Сидоров расскажет про них. Один раз он уже вернулся туда, в тот жуткий коридор и прошёл по нему до некой «комнаты страха». Нет, Сидоров больше не пойдёт туда…

— Ну, что, старлей, готов? — встрял во мрачные размышления Сидорова Ежонков. — Давай, садись поудобнее, и я тебя расколдую.

Сидоров хотел, было, возразить, но Недобежкин поддержал Ежонкова:

— Давай, Сидоров, садись. Я за тебя похлопочу — героя получишь.

Сидорову уже не нужен был тот «герой» — лишь бы от него все отвязались и отправили домой. Однако возразить начальнику сержант не мог, и поэтому нехотя переполз на тот стул, где когда-то сидел врач. Когда к нему подошёл Ежонков — Сидоров словно бы заснул, а потом — резко проснулся, потому что у него над ухом кто-то громко выкрикнул:

— Вопросы есть?

— Вопросов нет… — машинально ответил Сидоров и рывком распахнул глаза. Он был уже не в кабинете Вавёркина, а неизвестно, где и в полной, кромешной темноте. Сержант испугался, потому что не ожидал, что будет так темно, когда он откроет глаза. Сидоров даже подумал, что ослеп, потому что не видел собственных рук, поднося их к носу. Но внезапно прямо перед ним появилось световое пятно — такое, словно бы кто-то открыл дверь. Сидоров перестал глазеть на свои руки, а уставился на это пятно, и увидел, как там, в ореоле призрачного света, возникает человеческая фигура — высокая, прямая и немного худощавая.

— Вы кто? — изумлённо спросил Сидоров, не припоминая среди своих знакомых никого с подобной фигурой.

Человек не ответил, а только молча, вдвинулся из света в темноту. Его цепкие пальцы сомкнулись на предплечье сержанта и потащили его за собой.

— Эй, чувак, я никуда не пойду! — сержант попытался отбиться от незнакомца, но тот оказался силён, словно паровоз, и без особого труда вытащил Сидорова на свет.

Глаза сержанта почему-то совсем не привыкли к свету — он зажмурился, когда вылез из темноты. Незнакомец всё время молчал и настойчиво куда-то увлекал Сидорова, не отцепляясь от его руки. Сидоров открыл глаза — его вели по коридору, освещённому странным, почти что, призрачным белесым светом, который струился непонятно, откуда. Вообще, коридор чем-то смахивал на коридор больницы: стены и пол обклеены кафелем, вдоль потолка тянется бесконечная вереница длинных люминесцентных ламп. Вот только кафель уже давно не белый, а порыжел, зарос по уголкам зеленоватым налётом мха, а все лампы покрыты пылью, и ни одна из них не горела. Сидоров ступал по полу, и каждый его шаг отдавался гулким эхом, которое взлетало к потолку, летело куда-то в далёкий конец коридора, и бесновалось там, крича тысячами голосов. Сержант подёргал рукой, за которую держал его неизвестный человек, однако рука была в крепком плену, и тогда Сидоров отважился взглянуть в лицо незнакомца. На этот раз сержант увидел его не в дымке и в темноте, а очень чётко и ясно, и даже смог бы описать его, если бы попросили. Да, этот человек поразительно похож на Мартина Мильтона из Донецкого филиала «Росси — Ойл», и на бандита Тень, который обувал Кашалота… Но что-то в нём не так, и какой-то он странный: бледный, как покойник, лицо лишено мимики, всякого выражения и не имеет ни малейшей морщинки, как у восковой фигуры. Волосы — скорее всего, русые — аккуратно зачёсаны назад, а глаза прячутся за тёмными очками, и их не видно совсем. Сидоров перевёл взгляд с лица человека на его руку, которой тот держал его, и увидел, что рука затянута в тонкую резиновую перчатку, как у врача. Сидорову было страшно топать за этим субъектом — даже, не за субъектом, а за «верхнелягушинским чёртом» Генрихом Артерраном — вот, кем являлся этот субъект. А куда может привести человека Генрих Артерран? Только к смерти! Сидоров вдруг страстно возжелал жить, он начал изо всех сил вырываться из холодных дьявольских объятий и вопить, призывая кого-нибудь на помощь. Генрих Артерран держал, как стальные тиски, и волок буксиром, а отвечало Сидорову лишь эхо. А потом — появились громовые голоса:

— Да разбуди ты его, наконец! — внезапно загремело где-то под облезлым потолком.

— Э, он ещё не всё сказал! — заревело в ответ.

— Ты что, не слышишь, как он вопит??? — опять загремело над головой. — У меня вот такая голова!

— Проснись! — это слово взорвалось бомбой, и Сидоров выскочил из жуткого коридора куда-то в мягкую мглу, а потом — жёстко упал на что-то твёрдое.

— Наконец-то… — «страшный голос» уже не ревел, а испускал облегченный вздох.

Мягкая мгла отползла куда-то вправо, уступив место скромному интерьеру кабинета психиатра Вавёркина. Сидоров сидел на полу, потому что, проснувшись, свалился со стула. Сержант поднял нос вверх и увидел над собой знакомые встревоженные лица.

— Ну и ну… — пробурчало лицо Недобежкина.

— Вы слышали?? — выдохнуло лицо Ежонкова с плоховато скрываемым восторгом. — Сидорова нашего уделал Генрих Артерран! Он попался к нему в лапищи, и Артерран обязательно напичкал его образцом! Если бы ты, Васёк, не влез со своей головой — он бы сам нам про это рассказал!

Лицо же Серёгина, молча, протянуло Сидорову руку и помогло подняться с пола.

— Так, всё, ребята, по домам! — объявил Недобежкин, хватаясь руками за свою «вот такую» голову. — Серёгин, записал бредятину на диктофон?

— Записал, — зевнул Серёгин.

— Это не бредятина! — вставил Ежонков.

Вавёркин собирал с пола свои присоски, потому что Сидоров в виртуальной битве с Генрихом Артерраном так дёргался и махал руками, что поотрывал всё, что было пристроено к его голове, и пошвырял в разные стороны. А Синицын просто храпел над исчёрканным протоколом. Часы на стене показывали полвторого ночи.

— Так, записал — прекрасно! — одобрил Недобежкин и сам схватил с одноразовой тарелки пирожное «Корзиночка». — Все по домам. Утро вечера мудренее, как говорили наши давние предки. Так что, пора спать. Всё, все выходите, я закрываю.