Анна Белкина - G.O.G.R.

— Ага! — бойко согласился Вавёркин и принялся усердно оплетать «пациента» присосками.

— Отпустите меня! Я не пойду под расстрел! — верещал тем временем врач и сучил ногами. — Фашисты, фашисты, фашистские агенты!!

Ежонков стоял в стороночке, грыз булочку и поглядывал на врача изучающим взглядом естествоиспытателя.

— Эй, — протянул он, прослушав последнюю тираду врача. — Глядя на его истеричность и дикое поведение, я, как эксперт, мог бы сказать, что у него тоже стресс, а скорее всего — шок на фоне испуга. Однако когда он завизжал про фашистов, то я склоняюсь к версии, что это у него не испуг, а одно из проявлений выборочного гипноза! Его запрограммировали драться с вами, чтобы усложнить вам жизнь! Понял, Васёк?

— Ежонков, ты можешь заставить его заткнуться и не дёргаться? — прошипел Недобежкин, когда врач заехал ему ногой по коленке. — А то я ему, кажется, вмажу!

— Айн момент! — Ежонков проглотил пирожное, не спеша, подошёл к ноутбуку Вавёркина и посмотрел на волны мозговых биотоков врача.

— Сильное возбуждение налицо, — заключил Вавёркин.

— Да, шок присутствует, — вынес вердикт Ежонков и достал из кармана гайку на верёвочке.

— Хорош дискутировать! — влез Недобежкин.

Перед сонным Петром Ивановичем лежал включенный диктофон и записывал перебранку начальника с Ежонковым, а Синицын в спешном порядке замазывал корректором человечка в протоколе — всё равно, пока нечего писать. Ежонков пыхтел над врачом, погружая его в транс, и вскоре врач затих и глупо уставился в одну точку. Вавёркин заметил, что «биотоки его мозга идентичны биотокам мозга спящего человека», и Казаченко с Недобежкиным смогли, наконец, отойти от уснувшего буяна и откочевать — Недобежкин уселся на кушетку рядом с Сидоровым, а Казаченко — водворился за ссутулившейся спиной врача.

А потом — свершилось чудо, которое вмиг смахнуло усталость с Серёгина и выловило из моря сонной ваты Синицына. Ежонков осведомился у загипнотизированного врача:

— Вопросы есть? — и врач заговорил!

Он не махал руками и не рыдал, потому что Ежонков вырубил ему сознание и двигательную активность, а только вещал. Размеренно и монотонно, как репродуктор, как автоответчик, выдавал он информацию. И, слушая его, никто не верил своим собственным ушам. Даже Сидоров — и тот слез с кушетки, подобрался поближе и внимал. Сержант не смел повернуть голову и глянуть в тёмный угол, потому что обязательно увидел бы сейчас там Горящие Глаза, ведь врач говорил следующее:

Утром в морг привезли тело и распоряжение милиции о том, что сие тело нужно безотлагательно вскрыть. Ну, врач как раз и собрался заняться этой интереснейшей и приятной работой, за которую, кстати, немало получал, и сказал санитарам отвезти тело в препараторскую и освободить от всего, что помешало бы вскрытию. Санитары так и поступили, и когда врач перешагнул порог препараторской сам — его отживший «пациент» уже был готов принять последнюю процедуру и лежал на столе, прикрытый простынёй. Осмотрев тело, врач пришёл к выводу, что перед ним самый обыкновенный человек с простреленной головой — ничего особенного, таких кадров к нему поступает достаточно много. На бледном левом мизинце «пациента» красовался золотой перстень с вензелем из трёх латинских букв — видимо, санитары не смогли сковырнуть его и оставили. Но и это не ново и даже не интересно: наверное, какой-нибудь нувориш, или «бык». В «лихих девяностых» к врачу «на приём» поступали мириады подобных клиентов, и он давно уже к ним привык и потерял им счёт. Врач только хотел освободить безжизненную руку от перстня, как побелевшие пальцы внезапно шевельнулись. Врач отпрянул — неужели, этот субъект жив при простреленной голове?? Это что-то новенькое… Субботнее утро, и морг пустовал. Четыре санитара предпочитали сидеть на улице под солнышком, а в прохладных тёмных коридорах и мглистых зловещих помещениях оставался только он, врач, да полнотелая уборщица, которая на данный момент ковырялась в туалетах. Минуту назад врач слышал, как она фальшиво напевает скрипучим голосом: «Взвейтесь кострами, синие ночи!», а вот теперь, в этот жутковатый момент, она почему-то замолчала, и вокруг воцарилась кромешная тишина… Такая тишина бывает в склепах и на старых кладбищах тихими безлунными ночами…

А спустя миг — громко скрипнул операционный стол. Голова врача рывком повернулась на этот зловещий звук помимо воли, и врач увидел… Мертвец приподнялся на локте и взирал в самую душу своими жуткими, нечеловечьими абсолютно чёрными глазами без признака белков и радужной оболочки. Врача мгновенно пронзил животный ужас, от этого ужаса отнялись ноги, пропал дар речи. Коленки подкосились, и врач рухнул на пол, около каталки с другим мёртвым телом. Ожившее чудовище, не спеша, село на столе, а потом — встало на длинные ноги, прикрылось простынёй, как туникой, и потопало прочь из препараторской в коридор! Врач невольно сопровождал его преисполненным ужаса взглядом до самой двери, а потом — монстр заклинился в дверном проёме, повернул к врачу своё бледное острое лицо и осведомился леденящим кровь полушёпотом:

— Вопросы есть?

Всё, после этого эпизода, достойного ужастиков, память врача оказалась стёртой под ноль. Врач замолчал, поморгал невидящими глазами и выплюнул:

— Бык-бык!

Сидоров сидел неподвижно и чувствовал на своей спине обжигающе ледяные мурашки — как они впиваются в кожу когтями и кусают зубами. Он не мог ни пошевельнуться, ни выдавить слово: сержант отлично запомнил, как Генрих Артерран, умирая, посмотрел на него — абсолютно чёрные, блестящие нечеловеческие глаза, глаза не человека, но чудовища… В тишине кабинета Сидорову невольно чудился вой адских исчадий и клацанье их зубов, а из тёмного угла за спиной врача сверкнули-таки Горящие Глаза — или Сидорову почудилось с перепуга???

— П-проснись… — пискнул Ежонков и заставил врача вывалиться из транса.

Тот уже не был таким буйным: вывалив на благодарные уши гнетущую историю про воскрешение «чёрта», врач успокоился и принял состояние Будды. Он даже не замечал, что пребывает в наручниках, а только пространно улыбался, наблюдая за Вавёркиным, который сновал вокруг него и освобождал его от присосок.

— Казаченко, развяжи его… — заплетающимся языком выдавил Недобежкин.

Казаченко — послушный исполнитель приказов, избавил врача от наручников и отошёл в сторонку. Синицын, слушая фантастическую историю, даже забыл, что пишет протокол. Вместо того чтобы писать, покрывал бланк мелкими крестиками, ноликами, звёздочками и кучерявыми маляками. Пётр Иванович сидел, развесив уши, но потом — сжал в кулак свою прагматичность и выплюнул:

— Врёт!