Анна Белкина - G.O.G.R.

Ага! Внезапно глаз Зайцева выхватил из массы зеленеющих кустов фигуру некоей не худенькой девицы, которая едва ползла на высоченных и тонюсеньких каблуках, пыля по самодеятельной тропке. В одной руке девица несла мизерную розовую сумочку, а во второй — увесистый пакет, набитый пирожными и булками. Кроме того, она, не замолкая, болтала по мобильному телефону, зажав его между сдобной румяной щекой и пухлым плечиком. «В городах все такие толстые!» — невольно подумал про себя Зайцев. Но других людей поблизости не оказалось, вот он и решил осведомиться о своём местонахождении у неё.

— Простите, — обратился Зайцев к девице и сошёл с тротуара к ней на тропку. — Вы…

Девица заклинилась, сдавленно икнула, её пятка слетела с высоченной шпильки в пыль, подвернув ногу. Секундочку она помолчала, а потом — забила мобильник в кармашек узеньких джинсиков, которые на ней уже трещали по всем швам, и истошно завопила:

— Помогите, насилуют!

Огласив ужасающим «воплем Банши» окрестности, она поскакала назад, за угол дома, из-за которого явилась. Зайцев почему-то пустился за ней в погоню, пытаясь возвратить её обратно. Но толстушка скакала резвой викуньей и, не умолкая, верещала:

— Помогите, насилую-ют!!

— Постойте… — лепетал Зайцев, но она лишь прибавляла шаг и даже сломала оба каблука.

Завернув за угол, Зайцев попал в другой двор, уставленный следующими автомобилями: два «Деу», одна «Тойота», одна «Шкода» и джип «Лексус». А в дальнем углу двора торчал неказистый самопальный стол, за которым пятеро простецких мужиков забивали козла.

— Насилуют!! — разрывалась толстушка, смертельно испугавшись безобидного Зайцева, и рвалась к ближайшему подъезду.

— Постойте, простите… — мямлил Зайцев, лавируя между автомобилями.

Внезапно Зайцева остановили: из подъезда, к которому стремилась девица, выдвинулся тяжеловесный детина, наделённый квадратными плечами, боксёрским подбородком и низеньким лобиком пещерного троглодита. Детина двинул ручищей, и Зайцев вмиг оказался сбит на покрытый мазутными плюхами асфальт. Падая, он случайно задел рукой джип «Лексус», и его сигнализация взвыла, наверное, на весь район.

— Вла-адик! — обрадовано заблеяла толстушка и пала детине на грудь. — Этот бомжара чуть не изнасиловал меня, а потом — чуть не убил! Он хотел выдрать мне глаза, чтобы я ослепла! И гнался за мной от… от… от самого «Амстора»!

Указующий перст толстушки упирался Зайцеву в лоб, а Зайцев сидел на асфальте, забацанный тяжёлой оплеухой Владика, и натужно соображал, что такое «Амстор», да и вообще, откуда эта свинка взяла всю ту бредятину про «бомжару» и «глаза»? Кому же Зайцев выдирает глаза, когда он — милиционер?..

— Так, — басовито изрёк детина Владик и придвинулся к Зайцеву вплотную. — Говоришь, маньяк? — обратился он к толстушке, что неуклюже переминалась на обломках каблуков.

— Маньяк, маньяк! — подтвердила та, и вынула из своего пакета пирожное: трубочку с кремом.

— Ну, я тебе сейчас навешаю лещей! — пообещал плечистый Владик, нецензурно выразился и занёс кулак.

— Что вы делаете, я же из милиции! — возопил Зайцев, определив, что «лещи» Владика будут тяжелы.

— Из милиции? — презрительно хмыкнул Владик и поднял Зайцева с тротуара за воротник. — Из… Сказал бы, из чего, да при Светке не буду! Блин… — он швырнул Зайцева назад на асфальт, как мелкого щенка, и Зайцев попал брюками в мазутное пятно. — Вызывай, Светка, ментов, пускай протокол крапают! — буркнул сей злой богатырь толстушке, которая доела первую трубочку и уже отгрызала большие куски от второй.

Свободной от пирожного рукой девица выцарапала мобильник и стала набирать «02», а Владик повернулся к самопальному столу и издал богатырский клич:

— МУЖИКИ!!! — призывая доминошников в свидетели.

— Но я из милиции… — тихо и затравлено мямлил Зайцев, держась за повреждённую кулачищем троглодита Владика челюсть. — Старший лейтенант Зайцев…

— Завали орало, а то получишь в грызло! — прогнусил ему в ответ Владик на маргинальном наречии, и снова поверг Зайцева в мазутное пятно, потому что последний предпринял робкую попытку водвориться на ноги.

Доминошники отложили своё домино в долгий ящик и потянулись к Зайцеву, окружая его плотным кольцом. Они уже успели принять с утреца на грудь, и благоухали крепеньким перегарищем. Приверженец здорового образа жизни Зайцев морщился от их водочного амбре, и никак не мог взять в толк, с какой стати они все на него насыпались? Он же милиционер, на нём же надет милицейский мундир…

Зайцев опустил нос, оглядел сам себя и пришёл в панический ужас. Нет, он был не в мундире, а в «мундирах»: картофельные очистки, которыми уделала его цветастая дама, свисали повсюду, даже чувствовались на ушах. А сама одежда представляла собой такую нищую рванину, от которой отказался бы даже тот «бомжара» — позарился бы лишь какой-нибудь убогий пленный немец… Вот, как жулики расправляются с теми, кто мешает им проворачивать тёмные дела. Ну, ничего — пускай, они вызывают милицию. В милиции быстренько разберутся, кто такой Зайцев. И тогда Зайцев вернётся обратно в Верхние Лягуши и покажет поганому жулью, где нынче зимуют раки: ноги их не останется в Верхних Лягушах!

Участковый Подклюймуха создавал сам себе иллюзию напряжённой работы. Он сидел за своим столом над протоколом, а перед ним скорчился на хлипеньком стульчике «прославленный» Поливаев. Подклюймуха заносил его сумбурные показания в протокол и едва удерживал в себе приступы гомерического хохота.

Поливаева задержали вчера вечером за драку, и ночевал он в обезьяннике. Утром участковый Подклюймуха захотел выяснить обстоятельства, в силу которых сей легендарный в местном масштабе субъект решил «откопать топор войны», и устроил Поливаеву пристрастный допрос. Выяснилось вот что:

Поливаев вчера вечером «причапал» домой с работы и «пузырь притарабанил». Поставив «пузырь на припечек» — видимо, Поливаев даже не разулся, вступив в кухню — «боец» решил «макарошку разогреть, бо жрать было охота, шо волку́». Он «набухторил» в сковородку масла. Извлёк из холодильника кастрюлю с холодными макаронами по-флотски. Наполнил макаронами сковороду и взял яйцо, «шобы макарошку позалить». И тут раздался стук в дверь (звонка у Поливаева не водилось и в помине). Поливаев аккуратненько положил яйцо на «припечек» рядом с «пузырём» и пошёл в прихожую узнать, «кто это там припёрся на ночь глядя». Оказалось, что на ночь глядя припёрся сосед Поливаева Сорокин. Сорокин явился не один: он «гаврика какого-то приволок». «Гаврик» оказался не знаком Поливаеву, но Сорокин отрекомендовал его так: «Максюта!» — и предложил «раздавить на троих». В Поливаеве взыграла жадность: «пузырь-то стоит не шиш, он прикупил его на свои кровные, а эти два гуся́ решили на халяву всё выжлухтать». Однако оказалось, что Сорокин «свой пузырь притарабанил и ещё два „мерзавца“ сверху». Поливаев тогда посторонился, впустил гостей и рассадил их по стульям там же, на кухне. «Макарошка» и яйцо были забыты. Поливаев «притащил стаканы́» и началось хмельное застолье. Пили до полуночи и закусывали сырыми сосисками из Поливаевского холодильника. Вскоре закончились оба пузыря и опустели «мерзавцы». Сразу стало скверно и скучно, «Максюта» заныл, что ему «прибиться негде», а Сорокин почему-то постановил, что «ползти за добавкой» обязан именно Поливаев. Поливаев справедливо возмутился: он хозяин квартиры, а пока он будет добывать «пузырь» — эти «два вороватых крота потырят у него чёрт зна шо». Однако поддатый Сорокин упёрся рогом и стал «вытуривать» Поливаева «из собственной хаты за черти». Поливаев встал на защиту своей чести и достоинства словами: «Дуй на мыло!», адресованными «супостату» Сорокину.