Петр Алешкин - Беглецы. Роман

«А к чему стремится тот процесс, что назван „Русской трагедией“?»

Отсутствие морали – это тоже мораль. Более того, аморальность – сверхоружие. Именно в борьбе с аморальностью окружающей дикости выковалась и достигла своих высот античная культура, свергнутая затем почти лишенными морали ордами Азии. Германец либо вест-готт не имел в сознании своем понятия: человек – это творение Божье, имеющее такие же права на существование, как и он. Эту мысль впервые родило раннее христианство, вступившее в смертельную схватку с фашистской моралью древних фарисеев, перейдя затем в структуру сознания людей, обустроивших Россию-СССР, как цивилизацию евро-азиатскую, оседло-кочевую, многонациональную и веротерпимую. Мораль эта позволила практически без кровопролития (в сравнении с суперкровопролитными колониальными войнами европейцев) создать державу ста сорока равноправных национальностей.

Уничтожение этой поликультуры, насилие по переводу России в лоно того, что грядет стать новой монокультурой Европы и Америки (с Азией и Африкой им покуда не справиться) мы наблюдаем в настоящее время. П. Алешкин оказался едва ли не единственным в русской литературе писателем, который в художественной форме отразил этот происходящий каждую минуту процесс.

Дмитрий Анохин – одновременно герой античной культуры и порождение культуры евро-азиатской, гибнет в момент схватки в его душе основ мироздания и объективной реальности. Гибнет представитель двух старых миров и мировоззрений, унося с собой в автомобиле в пропасть плоть от плоти своей, прерывая цепь рода своего. В этом – тоже традиция сугубо античной литературы: трагический герой не должен оставлять после себя наследников.

То, что в Москве осталась дочь у Дмитрия от второго брака, ничего, по сути, не меняет. Москва давно перестала быть Россией, ее жители – давно не россияне, они, согласно романа П. Алешкина «В джунглях Москвы» и романа «Лимитчики», с незапамятных советских времен формировались благодаря селекции прописки и ряда льгот, как представители именно не евро-азиатской, а сугубо американской цивилизации. Джунгли Москвы, описанные П. Алешкиным, практически мало отличаются от джунглей Нью-Йорка, описанных Э. Синклером. Дмитрий Анохин, урожденный тамбовский волк, обречен погибнуть в негодной для него среде обитания: будь то в США, будь то в Москве. Ибо вторая дочь его – уже не волчонок. В Москве она превратилась в комнатную собачку, не более. То есть уже совсем не в русскую женщину…

Кто-то скажет, что все вышесказанное – историческая неизбежность, реальность, которой надо смело смотреть в глаза и принимать новый мир таким, как он есть. Но, на мой взгляд, сие – есть грех нового времени, новой морали, нового мира: грех смирения и самопрезрения. И формируется он в сознании современного русского читателя осознанно – для того, чтобы будущие толпы людей шли на заклание во имя потомков нынешних плутократов-мафиози, подмявших под себя едва ли не все правительства человечества.

Петр Алешкин – один из очень небольшого числа русских писателей, который стремится предотвратить этот страшный процесс. Пусть его герои – беглецы, но они – Герои.

Повеситься можно было на трубе.

Дмитрий Иванович Анохин вообразил, увидел явственно, как он вытягивает из брюк ремень, делает петлю, встает на унитаз, привязывает конец ремня к трубе; отчетливо услышал, как испуганно суетятся в коридоре сотрудники издательства; представил четко, с каким ужасом заглядывают они в туалет, где вытянулось вдоль стены его безжизненное тело с синим лицом, с выпавшим изо рта языком, c вылезшими из орбит безобразно и жутко белыми глазами, и содрогнулся, резко качнул головой, освобождаясь от страшного виденья и начал медленно вытирать руки чистым полотенцем. В душе его по-прежнему стояли, томили боль, тоска, скорбь! Казалось, что за две прошедших с того случая недели мучительная боль ничуть не притупилась. Особенно остра была, когда он оставался один. Душил, почти физически душил постоянный, тягостный вопрос: что делать?! Что делать?!

Дмитрий Иванович осторожно, потихоньку, словно он таился (прежде он по деревянным ступеням узкой лестнице взлетал), поднялся на мансардный этаж, где был его кабинет с фотопортретами на стенах почти всех знаменитых писателей России. Они были авторами издательства «Беседа», которым руководил Анохин со дня его создания. Дмитрий Иванович тяжело сел в скрипнувшее кресло и шумно выдохнул. Чувствовал он себя так, словно взбежал на шестнадцатый этаж. Увидел на столе письмо знакомого писателя с заявкой на новый роман и взял ручку, пододвинул к себе чистый лист бумаги. Хотелось чем-нибудь заняться, чтобы забыться, не слышать навязчивый вопрос-вопль: что делать! Но ручказастыла над чистым листом, он забыл, что хотел писать ответ на заявку. Замер надолго, не слышал привычного гула машин из открытого окна, выходящего в переулок, не услышал шагов секретарши Кати. Очнулся, вздрогнул, вскинул голову, только когда она спросила:

– Дмитрий Иванович, вы сегодня сами издательство закрывать будете? Все ушли…

Спросила она негромко, приглушенным голосом, таким, каким разговаривают с больными. Он почувствовал в ее голосе некоторую предупредительность, жалость к нему. «Все знают, все обсуждают! – с горечью мелькнуло в его голове. – Все ждут, чем кончится… Если делиться придется, то всех коснется! – подумал Дмитрий Иванович о сотрудниках. – Горько, горько! Они-то при чем?»

– Сколько уже? – глянул Анохин на часы и попытался доброжелательно улыбнуться секретарше. Он был уверен, что Катя искренне переживает за него, возмущена случившимся. Ее он непременно возьмет с собой в новую фирму, которую неизбежно придется открывать. Катя умна, добра, а главное, верна. – Минуточку еще, Катенька! Письмо закончу… – на этот раз он улыбнулся секретарше оживленней и искренней.

– Чаю хотите? – спросила Катя.

Дмитрий Иванович кивнул и склонился над листом бумаги. Она повернулась энергично, быстро вышла и звонко застучала каблуками по паркету приемной. Слышно было, как скрипнула дверца шкафчика, где она хранила посуду.

А входила Катя почти на цыпочках, потому он не услышал ее шагов. Секретарша знала, что директор называет ее Катенькой только в хорошем расположении духа. Значит, оживает, поняла она, принял какое-то решение. Слава Богу, а то уж две недели в издательстве, как в погребе, тишина, мрак и запах тлена. То, что директор выкрутится, как бывало прежде не один раз, Катя не сомневалась: только бы поскорее.

А Дмитрий Иванович вновь забыл, что хотел ответить на заявку. Вновь возник, начал терзать вопрос: что делать?! Никогда еще за свои сорок три года он не чувствовал себя так беспомощно. Раньше он был скор в решениях, нетерпелив. Но раньше… раньше… Почему же? И раньше был с ним почти такой же случай, когда ему пришлось круто менять жизнь: оставить жену с ребенком, квартиру со всей обстановкой, работу, родной город, забыть о прошлом и начинать все с нуля. Вспомнив об этом, Дмитрий Иванович горько усмехнулся. Почти так, да не так! Тогда ему было двадцать три года, вся жизнь впереди. Кем он тогда был? Никем, мечтателем… А теперь довольно известный литератор, директор издательства, отец двух почти взрослых детей. Мечтатель не мог долго страдать. Помнится, тогда он мучился всего одну ночь. Кинул в чемодан самые необходимые вещи, только что изданную первую книгу и навсегда сбежал из Тамбова свободным от прошлого человеком. Все мысли были только о будущем. Теперь, когда вдруг вспоминалась ему прежняя домосковская жизнь, она казалась ему нереальной, выдуманной так же, как жизнь героев его романов. До вчерашней встречи с сотрудником спецслужбы Дмитрий Иванович думал, что уйдет из семьи, разделит издательство, откроет новую фирму один, без друзей… Друзей, оказывается, в бизнесе не бывает. А теперь-то что делать!?