Ярослав Шестак - Нет доступа. Повесть

Питер быстро приблизился к жене.

– Мари, я наплел вчера тебе какой-то бред, прости меня. Я просто был вчера так зол, ты не представляешь. Ведь я ездил к Лестеру, это мой школьный товарищ, он тут рядом, в Лэнгсдэйл. И вот на обратном пути, когда я уже был в семи милях от города, проклятая машина заглохла… – Питер видел приближающуюся по аллее Кирсти, видел, что она заметила его и направляется, вероятно, к нему с разговорами, и от этого ему сделалось немного жутко.

– А, Кирсти, привет! – перебив сам себе, крикнул он.

– Привет, – сказала она, приблизившись.

– Познакомься, это Мария. Очень приятно. Мария, это Кирсти, – подруга Лестера, – очень приятно.

Но Мари смотрела куда-то сквозь Кирсти, а та совсем ничего не замечала.

– Представь себе, Кирсти, вчера я выехал от Лестера и застрял по дороге в этом дурацком Дерек Филд…

– А я помню, ты прошел весь коридор довольно исчерпывающе, когда уходил, – просто сказала она. – А если ты упал на лестнице, то я здесь ни при чем. А кто такой Лестер?

Она, вероятно, не постигала всей пикантности сложившейся ситуации, поэтому Питер начал ей подмигивать, но она лишь заметила ему, что у него задергался глаз.

– Да нет же! – шепотом кричал ей Питер. – Это не глаз мой задергался! Это ты свои широко открой! Ведь это моя жена, Мария!

– Ах, вот оно что! – рассмеялась Кирсти. – А я-то стою и не могу взять в толк, что это за Лестер… Простите, я вас приняла за очередную знакомую Питера, – сказала она Марии.

И тут Мари не выдержала. Питер никогда раньше не видел ее в гневе, ведь по сравнению с ангелом она была совершенна, но тут он и Кирсти услышали нечто такое обличительное и вместе с тем высокопоэтичное, – Мария едва не рифмовала слова, – что, кроме «паче» и «чаяний сих» совершенно ничего не поняли. И потому не обиделись. А Питер отметил про себя, что его жена в гневе – просто чудо, прекрасна как гроза.

Она ушла.

Он начал высказывать все свое негодование Кирсти, выговаривая ей за тупоумие, но она оборвала его:

– Откуда мне знать, женат ты или нет? Вчера ты сам предлагал мне вступить в брак.

Он хотел пожурить ее за лживые слова, но равнодушный тон, которым она их произнесла, убедил Питера в ее правдивости.

Отпустив какую-то любезность, он повернулся и двинулся вослед жене.

В отеле, однако, ее не оказалось. Он сел в одиночестве за остывший завтрак, в негодовании, где та, которая обычно переменяет тарелки за столом. Ему припомнился еще один странный случай, – когда-то показавшийся просто случайностью, – изошедший от его любезной половины. Когда однажды он справлял нужду в туалетной комнате, а Мария, как обычно, занималась стихотворчеством в своем кабинете, дверь которого была открыта. И вот, когда Питер потянулся к рукояти бачка, чтобы слить нечистоты, он услышал, не веря своим ушам, как она отчетливо произнесла:

– Я люблю тебя, Питер.

Рука Питера безвольно опустилась на ручку сливника. Вероятно, Мария чрезмерно одушевилась в этот момент, либо было найдено чрезмерно удачное сцепление слов, или еще что, а может, она просто думала о Питере, но зачем же она подняла голову и, оторвавшись от своих писаний, призналась ему в своем чувстве в этот не самый подходящий случаю, столь двусмысленный для него момент?..

Питер слегка растерялся, а потом тихонько растворил дверь клозета и слащавым тоном произнес:

– Обоюдоостро, дорогая.

А затем простоял еще целых три минуты на месте, сходя с ума от подробностей, так как ему вспомнилась их с Марией свадьба, тот момент, когда он перед гостями притянул ее к себе и начал целовать. А какой-то рядом сидящий – а лучше сказать: рядом сумасшедший – человек раззявил свою присоску и начал опорожнять желудок куда-то под стол, чуть ли не в ноги молодоженам, и Питеру уже мерещилось, что он захлебывается в этой рыготине, – а что чувствовала Мария? – его уже начинало тошнить от запаха, но оторваться он не мог, выполняя свой долг перед собравшимися.

А его два друга, два бездарных пацифиста, которые, наглотавшись опиума, несли какую-то околесицу, так что все просто чуть не валились под стол от возмущения? Мысль Питера накрепко пришпилилась к этой свадьбе, этому Содому, о котором он до сих пор не может вспоминать без судорог. А что было в конце, когда все эти гости разъехались на своих перепачканных «Мерседесах», к тому же взятых напрокат?

Питер, оставшись наедине с Марией, возмущался этими полудурками, наркоманами и алкоголиками, а потом вспомнил про пастора, и тому тоже досталось. А дело было так: когда жених с невестой стояли у алтаря, как заведено, служитель спросил Питера:

– Согласны ли вы, Питер Как-вас-там, взять в жены эту деву, это диво, носящей имя заступницы нашей, матери Христа… – и еще полкилометра.

– Согласен, – выдохнул Питер, так как всю жизнь ждал этого момента.

Но пастор неожиданно показался недовольным, и грозно сверкнул взглядом из-под очков.

– Говорите «да» или «нет», молодой человек, без околичностей, – сухо сказал он.

– Да, согласен, – немного сбитый с толку, промямлил Питер.

Так вот, этому пастору, возмущался тогда он, – в ночь, в их брачную ночь! – этому пастору давно пора сменить рясу на смирительный халат, или провалиться в преисподнюю, где и обитает его истинный бог!

– А вот если бы я сказал ему, что не согласен, тогда бы он, верно, не стал поправлять меня! – язвил Питер. – Хотел бы я тогда посмотреть на его лицо!

– Так что же, значит, ты мог сказать «нет»? – неожиданно ожила Мария, еще не снявшая подвенечное платье, до того молчавшая, с таким выражением на лице, словно ей что-то почудилось.

– Да конечно нет! – проревел он, сам не сознавая, что говорит, точнее, не думая ни о ком, кроме себя.

И Мария поняла его по-своему, и зарядила ему такой подщечник, от которого загудело в его пустой головушке, словно размотали железную цепь на вороте, а у нее в глазах стояли слезы.

Да, та брачная ночь удалась на славу, что и говорить, не ночь, а сплошное надувательство. Много ей и ему пришлось потратить соответственно слез и слов, чтобы погасить конфликт.

Питер бросил вилку, так как почувствовал полнейшее отсутствие аппетита. Он поднялся и стал расхаживать по гостиной, а потом ненароком забрел в кабинет Мари. На столе лежал одинокий писчий листик, на котором были нацарапаны еще не просохшие вирши.

Питер немного почитал.

Оказывается, погода в них уже испортилась. Подул холодный ветер, лес зашевелился, а дуб закачался. Вероятно, тот самый. «Скоро вся природа полетит к чертям, – удовлетворенно подумал он. – А дуб надо срубить. Останутся лишь скалы да пустошь».

Питеру был объявлен бойкот, и с этим ничего нельзя было поделать. Мари, конечно, не настолько была глупа, чтобы издавать гробовое молчание, навроде греческой мумии, во всех случаях, нет. Односложные реплики вроде: «пересядь», «не хочу», «время ложиться», – она продолжала подавать, выбираясь иногда из своего внутреннего мирка. Но былое отношение отошло в Лету, словно она установила невидимый барьер, за который Питеру было не прыгнуть, как бы ни хотелось этого. Она стала более рассеяна, как и вообще все поэты, Питер ясно стал ощущать недостаточность заботы, которую ему она оказывала, пока не понял, что его рейтинг в глазах жены свелся к весьма низкой оценке.