Ярослав Шестак - Нет доступа. Повесть

Это не могло его не огорчать.

Два или три дня он еще держался, показывался молодцом и даже понемногу продолжал сопротивление. Так, на второй день Мари, проснувшись, увидела надпись белым маркером на занавеске: «У Мэри была корова», а на другой – «Джек и Джил взбирались на холм». (Это на нее никак не подействовало.) А со второй половины дня он пропал в неизвестном направлении и вернулся только поздним вечером. (Тот же эффект.)

Потом Питеру приснился жуткий сон, будто перед ним кричит Мари, как она никогда не делала. Она превратилась в мегеру, она требует от него признаний, она хочет, чтобы он объяснился. Питер бессвязно объясняет ей, что она должна жевать огурцы, как все нормальные люди – шумно.

– Ах, вот что тебе нужно! – взрывается Мари. – На!

В ее руках невесть откуда появляется здоровый нечищеный огурец, размером более походящий на тыкву, как будто только что сорванный с грядки. С оглушительным треском, с каким молния трещит в зарослях смородины, пробивая себе дорогу, Мари впивается в него и начинает жевать, смеясь, так широко открывая рот, что видно, что там внутри. И в этот миг Питер постигает, что больше не любит эту женщину, так как чувствует исходящий от нее холод. Ведь конец любви – это когда ты не видишь в человеке больше, чем видят в нем окружающие; это когда вороны сидят на деревьях, как бичи, и не поют соловьями, когда весь мир рассыпается, словно детский замок ребенка, порушенный собственной рукой.

Питер проснулся в холодном поту и обернулся к жене. «Правда ли это?» – с ужасом подумал он. Нет, это не было правдой. И потому, когда занялось утро, и Мари проснулась, ему ничего не оставалось сделать, как только пасть ей в ноги, моля о прощении и возврате всех былых ценностей.

Мир был, кажется, восстановлен, но это был шаткий мир.

Питер понял это очень быстро, как только, по настоянию Марии, они досрочно вернулись домой в Эмсбрук (полумиллионный городок, без каких-либо достопримечательностей, не считая местных). Она стала понемногу удаляться от мужа, забросила письменные принадлежности и достала компьютер «Компак», которым когда-то раньше пользовалась. Каждый день она что-то набирала и набирала без конца. Питер даже боялся взглядывать на экран, опасаясь увидеть там собственное ничтожество. «Она решила побить все рекорды стихотворчества, – думал он. – А если человек без конца строчит стихи, то его можно уважать».

Когда пришел конец его каникулам, он снова одел форму полицейского и приступил к службе. Вообще, Питер был не слишком выдающимся полисменом. Во всем было виновато его золотое сердце или «мягкие кости», как говорили злые языки. Он сразу же начинал скисать, когда, поймав мелкого воришку или шалопая, начинал слушать слезливые рассказы об опухшей с голоду маме (бабушке, сестре), или каком-нибудь дядюшке Вилли (почему-то это имя чаще других попадалось), который банкрот, и кончает свои дни в нищете. Не то чтобы Питер не мог притащить оболтуса в участок; просто этот дядюшка так живо представал его воображению, со всеми своими бедами и горестями, что Питер посчитал бы себя просто негодяем, если бы не отпустил оболтуса, последнего кормильца дядюшки Вилли. Если же попадался плохой рассказчик, то он обычно и платился. С остальных Питер брал слово никогда больше не делать подобного и отпускал на все четыре стороны. А еще были такие слухи, что он немилосерден к настоящим бандитам и с ними при взятии обычно не церемонится. Как бы там ни было, его уже два раза увольняли с работы, так как всплывали разные мелкие обстоятельства, и три раза принимали. Шериф Керк несколько холодно относился к Питеру, и тот платил той же монетой по отношению к службе. Денег Марии хватило бы на трех Питеров, она никогда не была занудой в денежных вопросах. Просто ему очень быстро наскучивало плейбойствовать, и после двух-трех месяцев вынужденного отдыха он вновь рвался на службу, затем, чтобы через неделю начать тяготиться ей, но из приличия не бросать.

Питер с Марией выбрали не самое подходящее время для возвращения: начиналась пора отпусков, Эмсбрук изнывал от жары, поэтому большинство знакомых Морганов подались в более умеренные широты, подальше от взбесившегося солнца и пересохшего воздуха. Мария, замкнувшись, сутками просиживала дома, занимаясь с компьютером; Питер патрулировал на своем «Плимуте» во все стороны, вытаскивая из помойных баков заспанных наркоманов и очищая окрестности от всякого рода злоумышленников.

Потом у них исчез кот, запропастившись неведомо куда. Питер провел небольшое расследование, которое ничего не дало, кроме опорожненной молочной миски и цепочки следов, обрывающейся в саду, словно Том в этом месте расправил крылья и дал лету.

– Что бы ни говорили, там ему будет лучше, – сказал Питер, с грустью глядя на небо.

– Мария!

Она с трудом оторвала взгляд от дисплея, повернула лицо к Питеру и попыталась растянуть губы в улыбку, но они были упругими, и получилось по-резиновому и напряженно.

– Пора ужинать.

– Да-да, сейчас. Сейчас приду.

«Сейчас» наступало через двадцать минут, и когда она садилась за стол, взгляд у нее был как у медузы Горгоны, предметы валились из ее рук, пальцы нервно дергались, а еда разве что не всплывала над столом, как на орбитальной станции. Растущему гневу Питера не было предела, он едва сдерживал себя. На десерт он протягивал жене специально припасенную, очищенную морковь большой прочности, слушал ее привычно—бесшумное пережевывание и ему начинало уже казаться, что ум его вредится. «Микрофон. Ей нужен микрофон», – почему-то проходило в его голове.

На следующий день ему вновь пришлось готовить ужин.

– Мари!

Она оторвалась от экрана, но голову не повернула.

– Мари, объясни мне, что происходит. Мне начинает казаться, что все известные миру работоголики просто соляные столпы по сравнению с тобой.

Она медленно, с напряжением поворачивает голову, на ее лице мелькает злобное выражение и вместе с тем какая-то затравленность или виноватость, что ли; место, где Питер по-настоящему испугался, забыв про двойную охрану закона.

– Что тебе нужно? – тупо произносит она, как видно, чувствуя перед собой неясной природы помеху.

Питер решительно пересекает короткое пространство комнаты, хватает ее за плечи и начинает трясти.

– Оставь меня! – Она пытается оказывать ему сопротивление.

– Ты немедленно выйдешь отсюда, – говорит он с угрозой, вытаскивая ее из кресла.

– Оставь меня… дурак!

– Вон отсюда!

В нем просыпается ярость, он готов удавить ее шею.

– Уйди, ненормальный!

– Ключ! Где ключ от двери?!

Впрочем, он видит его, тот лежит у окна. Вытолкать эту сумасбродку своими сильными руками и закрыть дверь за собой составляет для него дело двух секунд. Мари ведет себя необычно, она то ли плачет, либо у нее истерика. Чепуха. Все это чепуха. Завтра утром он ей покажет, он найдет для нее выход.