Нонна Ананиева - Красавец и чудовище

Сибилла была очень приветлива и гостеприимна. Она сразу принесла напитки и корзину с манго. От вкуса этих жёлтых шаров можно было сойти с ума. И пока я их не доела до последней молекулы, я не произнесла ни слова. Игорь тоже. Я могла бы умять ещё штуки две, но вовремя остановилась. Подошла молодая девушка с ребёнком Сибиллы – мальчиком трёх-четырёх месяцев, очаровательным и любопытным. Я никогда раньше не видела близко такого крохотного негритёнка. Гладкая нежная шоколадная кожица, малюсенькие ручки и такой же молочный младенческий запах, как был у крохотной Серафимы. Я взяла его на руки. Уже на следующий день на моих руках побывал не один десяток гаитянских малышей, но этот был первый. Сибилла оказалась дизайнером, училась в Штатах, происходила из весьма состоятельной местной семьи. Наверное, какая-то часть острова была благоустроенной, и там жили люди с достатком в чистых домах с водопроводом и электричеством, но я так до неё и не добралась. Через пару дней после нашего приезда к Игорю пришёл её брат, Оливер, образованный и очень симпатичный мужчина. Сибилла была горячей сторонницей всяческих эко-программ и органик-философии, делала куртки из старых зонтиков, аппликации из обрезков кожи, панно из пузырьков от лекарств и прочее в таком духе. Позже она с гордостью показывала мне свои работы.

Младенец мирно лежал у меня на руках. Сибилла тут же нас сфотографировала.

– Отличный паренёк, – похвалила я её сына, – ты воспитаешь его героем, не сомневаюсь.

– Пусть будет патриотом. Но у меня, наверное, не получится. Пусть будет просто умным и добрым, – ответила она. Когда она это говорила, Игорь бросил мне свой мягкий взгляд и улыбнулся.

К вечеру я узнала, что это был приёмный ребёнок. Она увидела его, брошенного на произвол судьбы, в какой-то местной деревне. Посмотрела на него и решилась. У него было раздражение на коже, он очень плохо спал, плохо ел, температурил, капризничал, но постепенно стал выздоравливать и привыкать к новой маме. Игорь тоже ему помог, так что малышу улыбнулась удача.

Моего мужа ждали с нетерпением и большим интересом. Ещё в Нью-Йорке он пообещал, что вылечит от малярии всех, кто придёт. Он вовсе не был чародеем, просто последовательно осуществлял на практике то, что было написано в книгах известного биохимика Джима Хамбела, пользовался его препаратом и даже привнёс некоторые улучшения в его состав. Препарат в течение нескольких часов убивал практически все виды инфекции, и малярия не была исключением.

Утром «зал ожидания» был наполнен женщинами с детьми с шести часов. Как обычно, они сидели молча и ждали. Я зашла, поздоровалась по-английски и по-русски. Могла и по-японски. Иностранных языков там практически никто не знал. К тому же почти все были неграмотными, в лучшем случае могли написать печатными буквами своё имя и имя ребёнка, так что на каком там языке я и их приветствовала и желала здоровья, не имело никакого значения. Я подводила их по пять человек к столу, где принимал Игорь, и был кто-то в роли переводчика: Сибилла могла постоять с нами, или Жиром, или сама Мариэль. Эдди и Джек вели свой приём чуть поодаль.

Мы записывали их имена и делали моментальный анализ крови на малярийного паразита. Малярия была у всех поголовно. Я лично занималась маленькими детьми до трёх лет, а Игорь остальными детьми и их мамами и бабушками. Взрослым мы давали пить раствор, младенцам я растирала спины. Люди менялись на глазах. Позже днём в знак благодарности они стали приносить кур, которые потом у нас гуляли по двору и клевали манго, упавшие с деревьев. Надо отметить, что на вкус эти куры были потрясающими.

Незадолго до нашего отъезда Сибилла посадила меня в машину, и мы отправились на пляж.

– Давай я тебе покажу, как у нас красиво, а то ты останешься с впечатлением одного непроходимого горя.

С нами поехал травник Жиром и брат Мариэль. Над головой кружил вертолёт ООН.

– Обедать летят, – пошутил Жиром. – Спасатели.

– Ты всё-время живёшь на Гаити? – поинтересовалась я.

– Последний год только. Вернулся проживать пенсию. Мне хватает. У меня нет семьи. Есть друзья, – он чеканил предложения, как заученный урок. – Вот помогаю Мариэль.

– Да, ты реальный потрясающий помощник. Откуда ты столько знаешь всего про растения? – его знания действительно поражали.

– Я… – он улыбнулся, – я биолог.

– У Жирома пять или шесть книг по нашей флоре, – вставила Сибилла. – Наш Жиром известный учёный. Он скромничает.

– Я поражён знаниями твоего мужа. Я потрясён его невероятной человечностью. Настоящий мужик. И тем, что вы решили сюда приехать, – перебил её Жиром.

– Честно тебе скажу, я не имела никакого понятия, что такое Гаити, – это была правда. – Я неплохо знаю некоторые африканские страны, но по сравнению с Гаити… вы уж меня простите.

– Что, страшно? Это тоже мир людей: полная обречённость и безразличие. Когда почти тридцать лет государственной религией является вуду, трудно построить и защитить государство.

– Вуду? – вырвалось у меня.

– Попроси Мариэль. Она всё устроит, – Жирому не надо было ничего объяснять.

На пляже мы купались и пили кокосовое молоко. Орехи срывали с высоких пальм местные мальчишки прямо у нас на глазах. Мгновенно вскарабкивались на ствол и отрубали своими острыми ножами зелёные шары. Экзотично и довольно вкусно. Но не могу сказать, что мне так уж понравилось. Даже плавать не хотелось. Может, потому, что я привыкла воспринимать морской пляж, как праздник, отпуск, веселье, а тут всё побережье было обсыпано убогими картонными лачугами вперемежку с драным тряпьём, и если вдруг на глаза появлялась детская мордочка, смотрящая на тебя с неподдельным интересом, то становилось неловко. Настроения загорать и болтать всякий пляжный вздор не было.

В дальнем углу имения Мариэль стоял маленький сарайчик, который очень трудно было разглядеть за зарослями. Там для нас с Игорем и провели обряд вуду. Наша гостеприимная хозяйка согласилась. Помню, мы сидели около беседки за кособоким столом, где обычно все сидели и общались, она незаметно достала и выкурила какую-то самокрутку. Это оказалось вступлением. Постепенно у неё изменилось лицо, остекленел взгляд и она начала что-то говорить в пустоту. У меня тут же по коже пробежали мурашки. Потом она направилась в тот дальний сарайчик. Когда мы пришли туда через какое-то время, наша Мариэль была уже в полном экстазе, пела тягучие непонятные песни, пританцовывая босыми ногами по земляному полу, и произносила что-то невнятное, ритуальное, очень какое-то дразнящее и теребящее душу. Я сразу почувствовала свою вину, вспомнила самые неприятные моменты из жизни, людей, доставивших мне проблемы, одноклассников, коллег, соседей, женщину в очереди за молоком в голодном восемьдесят девятом, которую я пропустила из жалости, а ей досталась последняя пачка молока, которая могла быть моей, то есть Серафиминой. Она тогда обернулась на меня, и я прочитала в её глазах: «Дура ты!». Вспомнила, как умирал отец, как мне вечно не хватало времени с ним пообщаться, а он всегда ждал и любил, и хранил все мои письма. Как я маленькая засовывала свою ладошку в его большую руку, он вёл меня из бассейна зимним тёмным вечером, а я порхала в детском счастливом спокойствии и ни за что не надевала варежку на эту руку…