Вадим Шалугин - Портрет неизвестного

Раз, приехала и вовсе вся в слезах. На робкие расспросы няни и отца ответом были неизменные стенания.

– Так же нельзя. Ты объясни… – твердил отец, носясь и делая руками, словно конфетти бросал.

– Скажи, скажи… – шептал он, подбегая и с тоскою тормоша ее за плечи.

Мама запрокидывала голову, с усилием взглядывала на него и тут же, окунув лицо в ладони, снова принималась за рыдания.

Все оборвалось стуком в дверь. Не дожидаясь, чтобы дверь открыли, бледный с бешенством в глазах в гостиную ворвался граф. За ним какие-то солдаты, слуги.

– Где он?! – впиваясь в маму мутными глазами, закричал граф. Сцена была жуткая.

Отец было, бледнея, выступил вперед. Граф тростью ткнул ему в лицо и снова закричал, дрожа и стервенея.

– Где он?! Где он?!

Граф бросился к окну. Что-то хватал там, разграбляя подоконник.

– Кто? Я безумный? – оборотясь вдруг, зашипел с нажимом граф. – О, ты права, права. Я, вероятно, помешался. Помешался…

– Там обыщите. – Прохрипел граф, головой кивая в сторону двери и безотчетным взглядом наблюдая, как отца с сипением возят по полу. – Живей, живее! Обыщите.

– Ваша милость?.. – прошептал с ухмылкой человек в жабо, косясь и пальцем демонстрируя шкатулку подле зеркала.

Шкатулку отперли. Внутри в числе различных серег, бус, другой подобной мишуры был медальон. Смешнее прочего, что медальон этот я помню с детства. Лет с четырех мне уже запрещалось с ним играть и под угрозой нехороших обещаний подходить к шкатулке.

Граф, протянув ладонь и с видом, словно этим объяснялось совершенно все, потребовал чернил, бумаги и чтобы его оставили с сударыней.

Дверь заперли, слов разговора было не понять. По миновению получаса грянул выстрел. Потом еще… еще… еще и… Надо полагать, что выстрелов все-таки было два. Просто девица вдруг запрятала ладонями лицо и начала тихонько всхлипывать…

– Вам, может быть, воды? – в смущении уставившись на стенку, прошептал он.

– Воды-ы? Ах, я совершенно позабыла. Стойте… Где? Сейчас, я покажу письмо…

Он замер, недоумевая, для чего еще понадобилось, чтобы он смотрел какое-то письмо. Должно быть, графово и вероятно, завещание. Или другое – то письмо, где граф писал, что ожидает чести лицезреть, надеется… Или какое-то еще письмо, что в общем было положительно без разницы. Поскольку никакого графа отродясь он и в глаза не знал. Девицу видит в первый раз. А замечательней всего: никак не может забрать в толк, что, в сущности, такое происходит.

На лестнице – кромешный мрак. Парадная – глухая, со двора. Жильцов не обреталось ни над ним, ни ниже.

Сперва она было пустилась что-то объяснять, показывая за плечо. Потом вошла. Потом немыслимо чему развеселясь, стала о чем-то говорить. И вот сидела перед ним на табурете, говорить не прекращая.

Он все же сбегал за водой. Долго бессмысленно глазея, как вода вываливалась из трубы, все же припомнил, что в чулане бездна банок.

– Послушайте… как вас зовут?

– Бланш.

Барышня постаралась улыбнуться, но едва опять не разрыдалась.

– Послушайте, Бланш… Бланш это имя?

– Нет, это из-за кожи. Бе-елая… – несколько подвывая, протянула барышня. – Нет, подождите. Вы послушайте. Да подождите вы… Я еще не сказала главное. Вы только не пугайтесь, я ваша сестра.

Он покачнулся. Половина находившегося в банке выплеснула на пол, ухватив изрядно на девицу, частью на него.

– Вы что? – он сделал еще шаг и кое-как наощупь отыскал рукою стенку.

– Послушайте, вы вероятно что-нибудь напутали. У меня с роду не было сестры.

– Я же вам говорила… Ах, сейчас. Я покажу письмо…

Посматривая недоверчиво на дверь, на потолок, он все-таки приблизился и осторожно взял конверт.

– Прочтите. – С некоторым даже удивлением посоветовала барышня.

Почерк был, безусловно, мамин.

В письме подробно сообщалось про убранство, дом, про интерьер. По-временам даже с таким занудством, что казалось, в следующем абзаце непременно явится герой и станет всюду там сновать, глазея в окна и вздыхая по какой-нибудь графине. Было про гостей; про праздники, что в пасху были эти-то, на рождество такие. Что на вокзале, говорила мама, не совсем понять к чему, перескочив вдруг про вокзал, я встретила ее. Она была одна, напугана; она твоя сестра.

Он исподлобия, не утерпев, взглянул на барышню…

Ваш папа, продолжала мама, несколько бессвязно сообщая, что их папа был моряк, который по прошествии двух предложений почему-то стал купец, и через три еще счастливо выслужился в капитаны… Папа, уверяла мама, был чудесный человек и если бы не бедствия перепетий нас разлучивших…

– Стоит ли упоминать… – с раскаяниями восклицала мама.

– И можно ли простить мне… – вопрошалось далее.

За перечнем бесчисленных вопросов следовали сцены на реке. Беседы, вечера за чаем. Письмо оканчивали заверения любви, тревоги, подпись и число. Не утерпев, он даже усмехнулся.

Не то, чтоб что-то было подозрительным в письме. В письме все было хорошо: места, названия, предметы.

Неурядица же заключалась в том, что день тому он получил другое мамино письмо за той же датой и совершенно иным адресом, где сообщалось то, что осень она будет у сестры. Дом скоро продадут. Что она думает зимою пробыть в городе. И кроме: не было ни про гостей, ни про других сестер, ни про гуляния и задушевные беседы с чаем.

Он, как мог учтивей, передал все это барышне. Та – будто бы немного погрустнела и иначе совершенно не дала понять, что именно об этом думает.

– Нет, нет, оставьте это вам. – С рассеянной улыбкой отозвалась барышня, когда он попытался возвратить письмо.

– Послушайте… – прибавила она, с поспешностью очнувшись от забытья.

– Я расскажу, как было. Вы только дослушайте сперва… Мы, правда, жили в доме, у реки. Были веранда, сад: разные груши с вишней. Отец мой состоял у старого, чудного графа. Имени не важно, я не стану называть. Отец был кто-то вроде управляющего. Вы на матраце спите?.. – Барышня начала расхаживать и, миг остановясь, со странным интересом задержала взглядом на матраце.

Он, растерявшись, подтвердил, что спит.

– Понятно… – протянула барышня.

– Так вот, тот граф слыл донельзя чудным. То на неделю загуляет пьяным с незнакомцем. То вдруг сторгует у пастуха козу на дюжину картин: что графу ни к чему коза, что и пастух потом гадает, куда деть картины.

Еще же граф был исключительным охотником до карт. И раз, изрядно задолжался одному приятелю.

Отец рассказывал, был долгий разговор. Шум, голоса, все будто б даже завершилось ссорой.

Граф выбежал из кабинету красный, словно бы его душили там. Приятель, тоже несколько побагровев, явился следом и с словами, что или будет так, или, мой добрый граф, вы сами знаете, что будет, оставил графа в таком бешенстве, в котором его с роду не видали…