Вадим Шалугин - Портрет неизвестного

– Проклятие! Слуга! Слуга!

Пришел опять слуга.

– Закладывай-ка, братец. – Проворчал угрюмо граф. – Наведаюсь к невестке. Да проверь, чтоб кучер трезвый был. Что там? Как будто заполдень?

День снова наряжался в вечер.

В доме у невестки, матушки Аннеты, перешептываясь и набившись целым домом в кухню, ждали двух вещей: когда взойдет сметановый пирог и когда Аннета, сунувшая пальцем в тот пирог, устанет плакать.

Ждали, несколько поутомившись и уже порядочно давно. Поскольку вздорная кухарка, хоть оправдывалась, но все же грохнула в пирог две банки жиденькой сметаны. Поскольку банки-то пусты.

На это вздорная кухарка охала и клятвенно божилась, что половину банки съели еще ужином. А в завтрак давеча употребили и вторую половину. Стало быть, банка-то пошла всего одна. И пирог единственное потому не подымается, что кто-то сунул в него пальцем…

Здесь уже Аннета, на мгновение притихнувшая было, чтоб послушать, принималась с новой силой за рыдания.

В кухне с вздохом переглядывались, снова начинали перешептываться. Ждали, ждали. Графа же, совсем наоборот, не ожидал решительно никто.

Вломившись и минуту озираясь, точно обворованный, граф все же смутно уяснил себе из общего галдения, зачем никто не открывал ему и почему Аннета хнычет.

– Пойдем-ка на два слова…

Выставив перед собой рукой, и словно бы кому-то пальцем подбородок щекотал, граф пристально смотрел на маму.

– Я, право, и не знаю… – с виноватым видом бормотала мама, все еще пресмутно, впрочем, понимая, в чем оправдывается, и с перепугу взглядывая на мелькания графовой спины, картины, люстру, оставленные кем-то тапки в коридоре. – Пирог мы уже час поставили. Ума не приложу. Во всем, вы знаете, кухарка виновата. Но даже если банки две. То все равно как будто странно.

– Право, ведь не из-за пальца же. – Прибавила со вздохом мама и расположилась в кресла, повинуясь выразительному взгляду графа.

Граф несколько пройдясь по комнате и, заглянув за крышку отворенного рояля, за шторы заглянув, постукав пальцем по стеклу и повернувшись, хмуро посмотрел на маму.

– Тапки-то зачем схватила, положи.

Мама послушно положила тапки.

«Эх, дура, испугалась ведь». – С досадой думал граф.

– Скажи-ка вот чего голубушка. Ты помнишь ли часы мои? От деда мне еще достались.

Мгновенно побледнев, мама с усилием отвечала, что часов не помнит.

– Как же ты не помнишь. – Грянул граф. – Я их еще забыл у вас минувшем месяцем. Потом за ними кучера послал. Тот пьяный был.

– Ах, кучер. Помню, помню. Кучер, да. – Залепетала, шевельнувшись, мама.

Граф, почему-то тотчас рассердившись еще больше, с злобою умолк и продолжал в молчании ходить по комнате.

– Я их намеднях проиграл. Верней, недели три тому. – Заметил как-то с неохотой граф.

Мама как будто страшно оттого расстроилась.

– Ах, ведь такие были славные часы. – С тоскою молвила она. И грустно посмотрев на графа, на крахмальный воротник его, потом куда-то на усы, на баки, вдруг хихикнула.

– Как? Что такое? – Весь опешив, крикнул граф. – Смеяться надо мной?

– Чудесные часы. – Каким-то сдавленным, поспешным голоском пролепетал мама и хихикнула опять.

Тут граф все-таки догадался в чем все дело. И оборотившись, увидал в дверях Аннету, которая в все время разговора про часы с великим наслаждением кушала кусок сметанового пирога и делала за графовой спиною рожи.

– Ах, это ты дитя мое. – С улыбкой молвил граф. – Ступай, ступай. Иди во что-нибудь играйся. И попроси, чтобы нам тоже принесли пирог. И чай путь принесут.

Аннета с смехом показала кончик языка и, сунув графу блюдце с пирогом, бежала. – Итак… Про что мы там?

– Про часы как будто ваши говорили. – С вежливой улыбкой отвечала мама.

– Про часы? Да, про часы. Гм… – согласился граф и снова зашагал по комнате. – Потерял их где-то уже две недели. Знаешь ли, ума не приложу.

– Как? Вы же вот только что упомянули то, что в карты проиграли…

– Что я проиграл?

Остановившись, граф уставился с недоумением на шкап, который – так уж сталось – оказался перед ним.

– Часы вы проиграли… – стала растолковывать с каким-то ласковым, проникновенным видом мама. – Сами только вот обмолвили, что проиграли… Недели три тому.

– Может и проиграл… – задумчиво повел плечами граф. – Ты вот что. Полно околесины. Скажи-ка прямо, знаешь ли о некоем медальоне? Муж еще твой, умирая, бормотал… И не кривись, смотри, я угадаю. Ну? Не слыхала что ли?

– Не слыхала. – Как-то монотонно повторила мама.

– Ты правду говори. Не знаешь? – грозно поглядев на маму, крикнул граф.

Та было отвечала, что совсем не знает. И затем еще минуту может быть крепившись, горько разрыдалась по чудному дамскому обыкновению, которое и уничтожило все предыдущие труды схитрить.

– Ну, полно, полно. – Разом как-то весь и подобрев и улыбаясь, хлопотал над мамой граф. – Вон пирога возьми. Не хочешь что ли? Сметановый пирог-то… Ты растолкуй как есть. Мы и обдумаем вдвоем с тобою.

– Врешь! – заревел, подскакивая, граф.

Мама с усилием мотнула головой и повторила то, что медальон и был тем доказательством скандала, о котором угрожал, ругаясь, господин.

– Я господина этого только раз прежде видела, на водах…

– Ну, ну!

– На водах… – всхлипывая, повторила мама. Как будто в этом-то и заключалась сама суть.

На водах были позапрошлым годом. Обернулось так, что отчим должен был на пару дней наведаться куда-то и мать с дочкою оставились вдвоем. С галантным господином мама познакомилась на станции.

Покашливая с вежливой улыбкою и ловко на руке подбрасывая тростью, расспросив еще о всяком светском вздоре, господин вдруг объявил, что все кругом мошенники и за пять верст берут неслыханно, а у него, вообразите ли, коляска подле входу с кучером, и будто б все сидения свиной кожей, из Шотландии, заверил господин и взялся мигом проводить.

Однако ж, затянулось почему-то мало не до вечера. Так что Аннета, вероломно брошенная на попечения знакомой, пряничной старушки, которая все время для чего-то норовила накормить Аннету твердыми, безвкусными баранками и постоянно говорила о каком-то Фейербахе, мучаясь жевать и не умея совершенно ничего понять про Фейербаха, Аннета исподволь вздыхала и понемногу несколько и начала скучать.

– Ну не сердись, мой друг. – Упрашивала мама, когда под вечер возвращались в снятую на месяц, светлую роскошную квартиру. – Я познакомилась на станции. Потом я потеряла зонт, потом гуляли. Ну, хочешь, вон, я леденцов куплю?

А там, все почему-то снова обернулось. И за первою прогулкою пошли другие. Опера, театр. Вечера под липами, беседы с чаем. Отчим, чем-то задержавшись, написал, что не приедет вовсе. Кончилось же тем, что раз, прогуливаясь мимо антикварной лавки…