Вадим Шалугин - Портрет неизвестного

Спустя неделю граф потребовал к себе отца, долго в молчании ходил по кабинету. Отец, прекрасно зная, что такое может продолжаться час, расположился у дверей и терпеливо наблюдал, как граф слоняется…

– А пропади они! – вдруг страшно засверкав глазами, крикнул граф. – Снеси ему. Может однажды с жадности удавится.

Граф подмахнул к камину и вынул из шкатулки медальон.

– Снеси, снеси, чтоб я их всех не видел подлецов… Как скверно топят. – Отдергивая руку от трубы, пробормотала барышня.

Отец отправился, пути было два дня. Когда он не вернулся на четвертый, мама объяснила, что должно быть он остановился у знакомого за тридцать верст и к утру, конечно, будет.

Когда он не явился ни к утру, ни через день, мама решилась пойти к графу. Тот не принял.

А спустя еще неделю неожиданно приехал сам. Справился о здоровье и долго с мрачной миною молчал, посматривая странно по углам и стукая об сахарницу ложкой. Мне как перед глазами этот звон. Дзыньк, дзыньк… – шептала, словно позабывшись, барышня.

– Послушайте… – граф медленно поднялся и проворчал, что на отца дорогою напали. Что был похищен медальон. Что все это чрезвычайно скверно. И пока отец поправится, он предлагает, чтобы они жили у него, а после… после он и знать не ведает, что будет.

После ж было то, что, разумеется, нагрянул в совершенном бешенстве приятель графа. Словно бы за стенкой ждал, пока наохаются дамы, граф, макая в чашку сухари, допьет, договорят, и кто-то, тронув за плечо, шепнет: пора, мой дорогой, пора, ваш выход.

Вошед, приятель графа оглядел кругом и объявил, что рад застать всех здесь. Однако прежде будет объясняться с графом.

Дверь стукнула.

Из кухни иногда казалось, что пытались обмануть. Что господин, о чем-то вспомнив, убежал, моля чтоб граф как-нибудь сам. И граф остался сам. Поскольку кроме криков графовых другого слышно не было.

Спустя минуты две все стихло. А еще через минуту снова заявился господин и, на ходу обмахивая лоб платком, просил простить его за драматичность предстоящей сцены.

– Я, право, чувствую, что перед вами виноват. Вдова и дочь… Нет, разумеется, жена и дочь. – Господин рассмеялся. – Видите, опять я виноват. Вы побледнели…

– Впрочем, как заведено меж всех подобных подлецов, как я, и как уже помянуто, я должен сообщить вам нечто неприятное. Полагаю, вам известно, что наш добрый граф имел благоразумие передать мне некую вещицу через вашего отца… Позвольте, или он вам отчим? – господин искоса взглянул на маму.

Та неуверенно кивнула.

– Ну, как бы ни было, вещицы я не получил. Но получил вместо нее известие, что на слугу дорогою напали. А давеча мне сообщили, кучер сообщил, что дня четвертого он, то есть кучер, был в одном трактире, который отстоит… – господин потянул плечами. – Может быть верст за сорок, пятьдесят отсюда. И якобы в трактире этом кучер ел баранее рагу, пил квас и видел между прочим человека. Человек тот с виду страшно походил на графова слугу, еще он походил на вашего отца или пусть отчима, без разницы. Он тоже что-то ел и пил. И хвастал ко всему о неком медальоне-с. А именно он хвастал, будто медальон тот сказочной цены. И будто бы заполучил он этот медальон, обставив с величайшей ловкостью двух графов. Продолжать?.. – господин кашлянул и с интересом посмотрел на маму.

– Помилуйте, граф. Этого не может быть. – Залепетала та.

– Увы, сударыня. Но может. – Усмехнулся граф. Не тот, который торговал козу, а господин, который почему-то тоже оказался графом.

– Я буду собираться. – Мрачно донеслось из-за двери.

– Помилуйте… – залепетали барышни.

– Помилуйте, граф. – Подхватил граф. – Да разве можно вам? Уже недолго заполночь. Я убежден любезная хозяйка…

– Да я…

– Нет, я не останусь. – Хрипнул граф, заглядывая в кухню.

Граф, подскочив, в три шага подбежал к нему.

– Нет, я поеду. – Бормотал граф, стряхивая с локтя руку.

– Хочет ехать. – Прошептал граф, глядя несколько задумчиво на барышень. – Прикажете хоть чаю?

– Чаю? – Граф как будто растерялся.

– Чаю. – С ласковой улыбкой подтвердил граф.

– Да пропадите с чаем. Вы – подлец. – Взметнулся граф, по виду несколько обезрассудив.

– Известно, что подлец. – Задрав в недоумении брови, согласился граф. – Я только вот и сам про это рассуждал. Не верите, спросите. Только разве можно?

– Чего можно? – подозрительно косясь, не понял граф.

– Из-за того что я подлец не соглашаться чаю. Так поглядишь кругом, и вовсе чай пить не захочется. Ведь сколько подлецов… – Граф с некоторым лукавством рассмеялся.

– Пустите руку. – Крикнул граф и ринулся во двор.

– Я вот минуточку. – Любезно улыбаясь барышням, заверил граф и увязался следом.

Графа разместили у печи в гостиной. Он еще ворчал, покуда охая и суетясь, на него складывали одеяла, кофты, шубы и другой какой-то хлам, который взапуски тащили с всего дому.

– Позволите вас? Я не договорил. Я, если вспомните, с того и начал, что ужасно перед вами виноват. То есть, пожалуй, и не виноват, но чувствую вину. – Шептал над мамой господин и впихивал, не глядя, полушубком графу под ногу…

– Послушайте. – Он, наконец, решился встрять. – Послушайте, я полагаю, вы расстроены. Только мне, право, неизвестно…

Бланш, горько улыбнувшись, посмотрела.

– Чем я расстроена?

Вышло почему-то, что он сам собой кивнул, хотя намеревался в общем не об этом. А напротив, думал сообщить, что вся эта перипетия с графами, конечно, крайне любопытна, но только он-то здесь при чем.

– Граф, наконец, посватался. – Чуть слышно прошептала Бланш. – Мы переехали к нему. Большой, красивый дом; лакеи, слуги. Я поначалу даже там плутала. Граф давал обеды, ездили в театр и на ипподром. На ипподром хотя меня не брали.

То было поздним вечером. Я, может быть, спала, когда дверь, тихо вскрикнув, отворилась.

Мама вбежала в комнату и, показывая пальцем не шуметь, хватая за руки, за волосы, будто в бреду шептала, что будем собираться, что немедля нужно уезжать.

Я поняла, что совершилось что-то страшное. Мне еще прежде показалось, что она была как будто не своя. За ужином почти не ела, вздрагивая каждый раз, что граф с улыбкой обращался к ней. Так что, наконец, уже и граф о чем-то стал подозревать.

– Ты нездорова? – несколько с недоумением молвил граф, откладывая в сторону нож с вилкой.

Мама, конечно, отвечала, что ему, должно быть, кажется.

– Ты совсем не ешь. – Заметил граф. – Разве цыпленок плох? По мне как будто ничего… Несколько, впрочем, суховат. И помнится, что я солил; стало быть, недосолен. Пожалуй, следует потолковать об этом с поваром. И все-таки ты будто бы нехороша? Ты не простыла? – лепетал граф с нежною заботой, заронившейся в лице, и темными, мерцавшими глазами.