Вадим Шалугин - Портрет неизвестного

Служанка тотчас стала уверять то, что ни в коем случае не надо говорить.

– Послушайте… – с задумчивостью начала служанка. – Ведь медальона нет. И если только вы не перепутали или, допустим, я сама не перепутала, то вашей тетушке не стоит ничего сказать, будто его на свете никогда и не было. Верней, постойте… Ведь ей же этого и нужно. Чтоб граф узнал про медальон и принялся искать другую Анну. Ну, то есть, ту, которая не Анна. Ну, словом, ту, которая не вы. Вы понимаете?

Анна, с сомнением глядя на служанку, отвечала, что, допустим, понимает.

– Но ведь необходимо что-то предпринять…

– Известно, что необходимо. – Подтвердила с бойкостью служанка. – И первая необходимость есть сыскать первее них вот этот медальон…

К тому моменту как служанка стала излагать свой грандиозный (la grandiose) план, он, слушая с чрезвычайной любознательностью, уже не различая брал бутылки и, хотя много виду не показывал, хватил уже изрядно лишнего.

Бланш, свой черед, геройски одолела суп.

Декларативно он, конечно, не был против ни служанок, ни прихворавших неизвестною болезнью тетушек, ни занимательных историй про каких-нибудь там графов, медальоны, но, по-сути, от всего этого стал уже малость уставать.

Посматривая иногда по-сторонам – где, впрочем, любопытного довольно мало совершалось: девицы в дальнем крае залы что-то обсуждали, вкушавший ветчину артист ушел, девица, обитавшая у входа, тоже не показывалась – и поглядев очередной какой-то раз на барышень, он вдруг задумался, холодный или не холодный в ресторане пол.

То есть, по виду было совершенно непонятно.

Ну, плитка каменная. Мрамор. Может и не мрамор. Украдкой ковырнув ботинок, он стал потрогивать ногою под столом.

И так как было все-таки не ясно – не тепло, пожалуй, но и не сказать, что холодно – он сковырнул, посматривая искоса на Бланш, второй ботинок. Однакож, почему-то даже и теперь понятнее не стало. Вдобавок с мискою каких-то гребешков под соусом пришел Мимонт.

– Прикажете с бутылочкой, – он толком не расслышал, чего именно, какого-то бальзама. – И кофе подавать десерт? – осведомился, глянув свысока, Мимонт.

– Да, разумеется. – Ответил он. – Позвольте также одолжиться у вас ручкою.

– Вы спрашиваете именно про ручку? Поскольку у меня с собою карандаш. – Протягивая карандаш и подозрительно сощурясь, уточнял Мимонт. – Изволите немного подождать, я принесу вам ручку.

Он объявил, что карандаш прекрасно подойдет.

Махнув с небрежным видом что-то на салфетке, он протянул, перегибаясь через стол, салфетку Бланш. Вернул Мимонту карандаш. И объявив, что рыба жареная в кляре совершенно изумительна, заметил, оглядевшись, что недолго отлучится и через минуту, долго две всенепременно подойдет.

Пробравшись кое-как по зале, он скользнул за дверь.

Минуты через две дверь снова заскрипела. И всунув прежде голову с опаской, показалась Бланш.

– Что ты такое написал? Что это значит все? – пытаясь для чего-то показать салфетку, наверное, чтобы он не отпирался, набросилась она.

Он сделал знак рукой, которым, видимо, пытался показать, что призывает всех к порядку. И выдохнув, провозгласил, что совершенно нету времени ей что-то объяснять, что женщина, как испокон столетий водится, в мгновения опасности должна беспрекословно слушать окружающих, что все, конечно, правильно и очевидно, и еще в древнем Вавилоне что-то там такое полагали… словом, наговорив какой-то несусветной чепухи и напугав тем самым Бланш едва не до беспамятства, он заявил, что нужно тотчас же бежать и ринулся к двери.

Одно какое-то мгновение ему почудилось, что он напутал. Что дверь не та и сразу же за нею будут люстры, зал, столы и поджидающий их у столов Мимонт. Зажмурившись, он с осторожностью шагнул куда-то наугад и тотчас убедился, что Мимонта, стульев, скатертей и прочего по счастию не будет. Зато по том же счастии будет улица, дома. Столбы фонарные и кое-где обыкновенные. Была под самой дверью лужа. Витрины, тоже кое-где горели вывески. Шуршал и точно с неохотой крапал дождь.

Полулицы бежали, в сущности, довольно замечательно, но по прошествии полулицы Бланш, видимо, опомнившись, заупиралась. – Постой, постой, постой…

И тут все же случилось то, чего он искренне надеялся, что не случится.

Остановившись и взглянув с сомнением на Бланш, которая сама немедля посмотрела, взглянув на улицу вдали, на собственные ноги без ботинок, он снова перевел глаза на Бланш и цокнул языком.

Меж тем хоть они оба и не шевелились, окрик повторился.

И был он на пустынной улице настоль зловещ, нелеп и страшен, что Бланш невольно вздрогнула. И в доме слева, в четвертом этаже зажглось окно.

Спустя минуту все же добежав, Мимонт сперва как будто растерялся. И долго переводил безумными глазами на Бланш и на него.

– Вы… – тяжело перебирая воздух ртом, промолвил, наконец, Мимонт. – К несчастью заплатить забыли.

– Не может быть! – Воскликнул он.

И тотчас же с усмешкой объявил, что у него к несчастию нет де-енег. Хотите можете хоть за ногу поднять и над землей трясти.

– Позвольте… Что же вы такое говорите? Почему вы говорите, что у вас нет денег? – несколько бессвязно залепетал Мимонт.

– Так, хорошо.

Бланш щелкнула застежкою на сумке и, пошуршав, с презрением передала какие-то бумажки.

– Я полагаю, там достаточно. Идем…

Отволочив его за поворот, Бланш медленно вдохнула. Медленно же подняла глаза. И надавив рукою на рукав, приблизилась губами к уху.

Не то что бы он ожидал услышать что-нибудь конкретное. Однако же того, что он услышал, он совсем не ожидал.

– Бежим. – С какой-то судорогой в голосе прошелестела Бланш.

Бежим? Зачем?

– Мимонт. Он может вернуться.

Вернуться? Почему он может вернуться? Почему они все возвращаются? Почему он сам вернулся? Почему?..

Тут на мгновение лицо его переменилось. Он на бегу просунул руку в боковой карман. Поворошил там и с великим облегчением выдохнул. Медальон был у него.

Итак, достопочтенные отцы, сенаторы и граждане могущественного Рима! Девица эта, очевидно, собралась свести тут всех с ума. И с этой целью вздумала перебирать теперь всех родственников вплоть до пятого колена…

Напившись ржавой с привкусом воды, он обмахнул рот рукавом и мрачно огляделся.

Сперва это письмо, теперь вот дядя. Потом кузины, тети, бабушки… И откуда, интересно знать, у нее деньги? Так ведь с нахрапу-то не спросишь…

А вот минуточку, достопочтенные отцы.

Поковырявшись в закромах пальто, он с хрустом развернул записку, которую вручил ему Шикскшинский перед отправлением.

Отель такой-то. Этаж, номер, зачем-то имена консьержей. Фаланга телефонных цифр, отрезок дат. Грозная схема какого-то блитцкрига: домики-стрелочки. И дальше о двух подчеркиваниях: если в две недели случая к встрече не предстанет, дам по-условленному знак. И где ж твой знак? О, медный враль, Шикскшинский!