Джо Горес - Время хищников

Что он собирался делать? А что, собственно, можно делать, когда перед тобой лежит такая женщина?

— Оттрахать ее, — кровь бросилась ему в лицо.

Он вытолкал Чемпа из комнаты, не обращая внимания на голодный взгляд, брошенный здоровяком на Паулу. Закрыл за ним дверь.

В полумраке Рик вернулся к женщине. Подождать, пока она окончательно придет в себя? Или овладеть ею незамедлительно? Будет ли она сопротивляться? Если он подождет, может, она поможет ему? Медленно разденется, разжигая его желание. Черт, парни постарше не раз рассказывали, что зрелые женщины только и мечтают о том, чтобы их трахнули.

Как только он наклонился над Паулой, она схватила треногий стульчик и попыталась ударить его по голове. Рик блокировал удар предплечьем, так что стул вырвался из ее руки и упал на ковер позади Рика.

Возбужденный сопротивлением, Рик двинул ей кулаком в челюсть. Паула завалилась назад. Он накинулся на нее. Бормоча ругательства, разорвал тонкие трусики. Пусть узнает, какая судьба ждет тех, кто смеет перечить Рику Дину.

Они ушли. Паула, свернувшись комочком на диване, не раскрывала глаза и прислушивалась. Лежала она, плотно прижав колени к груди, разорванные трусики валялись на полу у дивана, одна сандалия так и осталась у нее на ноге. Ее уши, словно маленькие зверьки, существующие отдельно от остального тела, ловили каждый звук, каждое слово. Голос того, кого звали Риком, отдавался в ее мозгу.

— Она по-прежнему не знает, кто мы такие. А если и выяснит, то никому не скажет. Не решится, потому что понимает, что мы можем вернуться.

Глупое утверждение, потому что, если она поставит в известность копов, те позаботятся, чтобы они уже не вернулись. По причине, осознать которую Рик, разумеется, не мог, Паула не собиралась заявлять в полицию.

Она вновь прислушалась к голосу памяти. Удаляющиеся шаги — так, наверное, уходили обутые в сапоги нацисты из разгромленного еврейского магазина в Kristallanacht [2]. Затем — что странно — кто-то начал вертеть диск телефонного аппарата. Рик произнес какие слова, обращенные к некой Дебби, и наконец закрылась входная дверь.

Уши ловили малейший шорох, требуя подтверждения, что в доме она осталась одна. Тишина. Только снаружи доносился шелест дубовой листвы.

Паула осторожно провела языком по губам. Вкус крови, расшатанные зубы. Видимо, так же ведет себя выходящее из спячки животное, когда тает снег и приходит пора проверить, нормально ли ты перенес зиму.

Плохо, подумала Паула. Очень плохо.

Со стоном она села. Болел низ живота, лицо, шея. Тело, которое предало ее.

Паула инстинктивно прошлась пальцами по волосам, обнаружила, что пластмассовая заколка, собиравшая их на затылке, сломалась и волосы рассыпаны по плечам. Она посмотрела на часы.

9.40. Все того же вечера.

Семинар подходил к концу, Курт собирает бумаги, складывает их в брифкейс, продолжая разговор со студентами.

Курт — большой, хмурый медведь.

— Пожалуйста, приходи домой, — взмолилась она.

Но в глубине души она знала, что он не придет, не успеет. Паула вздохнула и осторожно встала. Не все так плохо, если говорить о теле. Легкая усталость, боли в мышцах, словно после зимнего перерыва она наигралась в теннис. Как такое могло случиться с ней, если после Рика, в первый раз, она чувствовала только отвращение? Тогда она все еще была Паулой Холстид, она выдохнула: «Нет», — когда он, застегивая «молнию» джинсов, прошествовал к двери, распахнул ее и крикнул: «Следующий». Словно парикмахер, приглашающий в освободившееся кресло.

Может, все началось тогда? В тот самый момент, когда она поняла, что они все перебывают на ней, а Рик останется в комнате и будет наблюдать?

— Извини, Курт, — вырвалось у Паулы.

Электронные часы высветили 9.47. Курт все еще в аудитории, за столом. И что-то говорит. Говорить он умеет...

9.51. Одиннадцать минут, чтобы подняться с дивана. Рим строился не в один день. Добрый старина Джон Хейвуд [3]. Всегда можно обратиться к Хейвуду, если требуется заезженная цитата. Она подняла порванные трусики, нашла сандалию, отброшенную в угол, подняла и ее. Вышла из комнаты.

У лестницы остановилась. Оглядела гостиную. Слева — окна, днем из них открывался вид на подъездную дорожку и деревья, за которыми начиналось поле для гольфа. Под окнами — диван. Ближе к двери, спинкой к Пауле, — кресло Курта. Пожалуйста, Курт, приходи домой. Кофейный столик, на нем бутылка вина. Справа, за двойными дверями, — отделанная дубом столовая.

Никаких следов пребывания хищников. О, возможно, отпечатки пальцев. На дверной ручке. Или на телефоне. И разумеется, на ее душе. Грязные, несмываемые.

Вторым был костлявый, похожий на испанца парень. Горящие глаза, горячие руки, раздвигающие ее колени. Она начала было сопротивляться, но потом заставила себя расслабиться, просто смотреть в потолок, как делала сотни раз под Куртом, забыть, что такое происходит с ней — утонченной, интеллигентной Паулой. Три минуты он прыгал на ней, как терьер. А кончая, вскрикнул, словно кролик, которого ударили палкой.

Тогда она еще была в безопасности. Все еще ничего не чувствовала.

Паула медленно, едва переставляя ноги, поднялась по лестнице, чтобы набрать ванну горячей воды. Блузка порвалась, но юбка осталась нетронутой. Комбинации она не носила. Бюстгальтер держался на одном крючке. Она сняла с себя все, бросила в плетеную корзину для грязной одежды, которую купила, когда они ездили в отпуск в Мексику, налила в ванну чуть больше жидкого мыла, чем обычно.

Горячая вода, соприкасаясь с синяками и ссадинами, заставляла ее вскрикивать, но она решительно опустилась в ванну. Кожа сразу порозовела. Она начала намыливаться.

Напрасно. Такое не смывается.

Толстяк не успел спустить штаны, как уже кончил, стоя посреди комнаты. Рик громко загоготал и поспешил к двери, чтобы рассказать всем о конфузе товарища.

Паула встала, намыливая тело, пока вся не покрылась белой пеной. Предает всегда тело. Она взглянула на свои груди, болевшие от малейшего прикосновения, на них остались красные следы, которым со временем предстояло стать фиолетовыми. Припухло и укушенное правое плечо. Неужели человеческий укус такой же болезненный, как и собачий?

Впрочем, людей среди них не было.

Курт, черт побери, почему ты не пришел? Она стряхнула с себя пену. Кого она обманывает? Курт свое отвоевал четверть века тому назад. И сегодня этот здоровяк справился бы с Куртом одной рукой.

Да, все началось с него, с этого чудовища, причинившего ей боль. Началось с его злобной глупой улыбки, тяжелого дыхания, когда он склонился над ней, железных пальцев, сжавших ее грудь. А когда она закричала от боли, он вошел в нее. Двадцать минут, они оба взмокли. Да уж, какое здесь разглядывание потолка. Потом он прижался мокрым лицом к ее шее, заставив отвернуть голову, и, кончив, впился зубами в правое плечо.