Мартин Смит - Роза

Они снова вышли на улицу, в темноту, и присоединились к тем, кто стоял возле копра у входа шахту. Шахтеры были одеты в грязные шерстяные куртки и молескиновые брюки: у молескина нет ворса, и потому внизу он был безопаснее. Разумеется, на шахтерах были еще матерчатые кепки и клоги. На переброшенных через плечо ремешках висели армейские котелки с прихваченной из дому едой. В ожидании спуска мужчины убивали время, общаясь друг с другом с той простотой и грубой непринужденностью, какая бывает только между солдатами, спортсменами и шахтерами. Леверетту, как выходцу из среднего класса, сразу же стало не по себе; Блэар же, напротив, даже не желая того, почувствовал себя в этой среде как дома. Ветер со свистом устремлялся вниз по шахтному стволу — это принудительная вентиляция всасывала воздух, чтобы продуть восемь миль подземных выработок, — и огоньки в лампах заколебались. Ярдах в пятидесяти от того места, где они стояли, Блэар увидел белый предохранительный забор вокруг вентиляционной установки: в нижней ее части располагалась мощная топка, и создаваемая ею тяга высасывала из шахты отработанный, зараженный газами воздух, заставляя поступать на его место новый, свежий. По крайней мере, так предполагала и гласила теория.

Ветер стих в тот самый момент, когда из шахтного ствола, откуда-то снизу, из-под земли послышался совершенно невероятный здесь звук: шум приближающегося грузового поезда. Вращение подъемного колеса стало замедляться, идущие вертикально вниз сильно натянутые тросы задрожали от уменьшения нагрузки, и Блэар увидел, как вначале показался большой крюк, а за ним и клеть — квадратная металлическая коробка с деревянными боковыми стенками и с отсутствующими торцевыми, вместо которых свободно висели лишь перегораживающие проход цепи. Их немедленно сняли и стали выкатывать из клети на весы вагонетки с глянцевито поблескивающим углем. Едва только клеть освободилась, как в нее так же быстро набились все дожидавшиеся шахтеры; к ним присоединились и Блэар с Левереттом.

В клети уместились все: зарплата шахтерам шла за добытый уголь, а не за время, проведенное в ожидании спуска. Блэара и Леверетта не оттеснили к открытым концам клети, что уже было, подумал Блэар, своеобразным проявлением вежливости и хорошего расположения. При тусклом — слабее свечи — мерцании ламп Блэар разглядел первые черные пятна на воротничке у Леверетта и понял, что и на нем самом уже стоят подобные неизбежные метки.

— Последняя возможность передумать. Когда поднимемся, будете похожи на трубочиста, — сказал Блэар. Ему понравились слова Розы: другая женщина на ее месте скорее сказала бы «грязны, как поросенок». Но Леверетт был высокого роста, и сравнение с трубочистом ему шло больше.

Мужественный ответ Леверетта потонул в оглушающем звоне колокола. Один удар; это означало, что спуск начинается.

Клеть медленно тронулась и поплыла вниз мимо выложенной кирпичом горловины шахтного ствола, мимо переплетения каких-то крепежных конструкций из йоркширского железа, крепкого, как сталь, вошла в выложенный чередующимися полосами камня и дерева — будто заштрихованный — колодец и тут просто провалилась вниз. В неосвещенную мрачную бездну. Полетела со скоростью вначале двадцать, потом тридцать и, наконец, сорок миль в час. Нигде на поверхности земли люди еще не могли перемещаться с такой скоростью. Клеть падала так быстро, что закладывало уши и воздух будто уходил из легких. Так быстро, что, кроме сплошного мелькания, невозможно было разглядеть что-либо со свободной стороны клети; впрочем, зазевавшемуся вполне могло оторвать там руку или даже ногу. Казалось, клеть падала вниз навечно, чтобы никогда уже не вернуться.

Клеть пронеслась мимо фонаря, горевшего на площадке одного из выработанных горизонтов. Свет его показался не более чем промелькнувшим светящимся мотыльком. Блэар заметил, что Леверетт крестится, и неодобрительно покачал головой: чем меньше сейчас делать движений, тем лучше — безопаснее. На том отрезке, где они падали с наибольшей быстротой, скорость была такая и клеть шла настолько ровно и гладко, что человек начинал ощущать себя как бы плавающим в невесомости. При спуске в шахту именно эта часть пути была одновременно и самой приятной, но и самой опасной. Блэар подумал, что какому-нибудь стороннему наблюдателю, например червяку — только представить себе, как он был бы поражен! — летящая клеть со сгрудившимися в ней шахтерами, у каждого из которых была в руках зажженная лампа, могла показаться горящим метеором.

Брюнель, известный специалист-железнодорожник, утверждал, что машинисты паровозов должны набираться из неграмотных: только такие люди обращают самое серьезное внимание на все происходящее вокруг них. «Шахтеры тоже из числа тех людей, что привыкли обращать на все внимание», — подумал Блэар. Лица всех находящихся в клети были куда более сосредоточенными, чем в свое время у учеников в академии Платона: шахтеры внимательно вслушивались в гул разматывающегося стального троса, следили за малейшими подрагиваниями клети, стремились оценить ощущавшееся ими нарастающее давление собственных тел на деревянные подошвы клогов.

Падение клети стало замедляться. Через две минуты по часам Блэара — при средней скорости порядка тридцати миль в час это означало, что они спустились на глубину около мили, — клеть добралась до освещенной нижней части колодца и остановилась. В тот же миг шахтеры устремились к выходу из нее, вслед за ними вышли Блэар и Леверетт; последний пребывал в состоянии полной растерянности.

И для того были все основания. Возле ствола сходилось несколько подземных дорог, движение по которым было весьма интенсивным: со всех сторон к стволу устремлялись пони в крепкой упряжи, ведомые облаченными в кепки и куртки мальчишками; и дети и животные казались еще меньше в тусклом свете ламп, висящих на вбитых в деревянную крепь крючьях. Каждый пони тащил за собой по рельсам несколько нагруженных вагонеток.

От длинного ряда стойл для пони тянуло конюшней. Стойла под землей всегда располагались поблизости от нижней части шахтного ствола, и под ними устраивался настил из толстых досок, но все равно они никогда до конца не просыхали; наоборот, едкий запах лошадиных испражнений казался под землей одновременно и особенно застарелым, и еще более сильным и резким, чем наверху.

Вниз по стволу с силой штормового ветра врывался свежий воздух, уже тут, внизу, смешивающийся с «ароматом» конюшни.

В шахте стояла жара, какой никогда не бывает в обычно влажных пещерах. Жара удушающая, густо замешанная на запахах пота, навоза, насыщенная угольной пылью. Жара эта напоминала о том, что Земля — живой организм, внутреннее ядро которого находится в расплавленном состоянии.