Йоко Сано - Одна литера

Оотагаки вдруг задумался: «Очень хорошие новости…» Что же это было? Что в ее жизни произошло?

Вчера он увидел совсем другую Суми. Конечно, она не чувствовала себя усталой, как вечерами после работы. Но дело не в этом. Все было необычно: свидание по ее инициативе, время и место встречи, радостное настроение… До этого она, как правило, старалась избегать посторонних глаз, а тут кафе в центре города. Суми, бывало, говорила: «У тебя хорошее будущее. Не хочу его подпортить. Увидит нас кто-нибудь из твоих знакомых, пойдут сплетни…» Он верил в ее искренность, хотя порой душу точил червячок сомнения — быть может, не о нем она печется, а старается поддержать свое реноме женщины строгих правил… И вдруг — дневное свидание, кругом полно народу. Что же так повлияло на ее поведение? Что она подразумевала под «хорошим»?

Но самое удивительное то, что она оставила его ночью у себя. Несколько раз, основательно выпив для храбрости, он предлагал ей пойти в отель. И она всегда решительно отказывалась. А тут — сама… Может быть, это тоже как-то связано с этим самым хорошим?..

Перевернувшись на спину, Оотагаки продолжал размышлять.

Надо рассмотреть «очень хорошие новости», так сказать, со всех точек зрения. Допустим, новая работа. Суми явно тяготилась профессией кельнерши и нередко жаловалась, что ничего другого, более соответствующего ее характеру, подыскать не может. И вдруг нашла. Что-нибудь серьезное, спокойное. Хорошая новость? Безусловно!

Что еще?.. Ну, скажем, изменение материального положения. Умер кто-нибудь из дальних родственников и оставил ей наследство. Или крупный выигрыш по лотерейному билету… Или — бывает же такое — шла по улице и нашла портфель, набитый деньгами… Да, может быть и то, и это, но все варианты никак не объясняют решения Суми провести с ним ночь. Значит, что-то совсем другое. Что еще женщина может считать очень хорошим?.. Замужество! Конечно же, удачное замужество! И как это он раньше не подумал?

Ей сделали предложение. И руки просил не какой-то там студент, а солидный, преуспевающий человек. И небось все принятые в таких случаях формальности, все традиции были соблюдены. Предложение она приняла, а напоследок, перед вступлением в законный брак, решила переспать с влюбленным в нее юнцом. В память об их добрых отношениях. Или, скорее всего, просто из чувства жалости.

Пожалела, значит. Бросила кость, как собачонке. Боль от такого оскорбления была куда острее, чем от оскорбительного поведения полицейских. Все, все ложь — и ее стыдливость, и нежность, и обнимавшие его руки! Так бы и дал ей по морде! Захлестнувшие его обида и ярость требовали выхода. Из горла рвался крик.

— Сволочь она, эта Суми! — произнесли его губы.

Ему казалось — почти беззвучно, но на самом деле это был настоящий вопль.

Дверь распахнулась. На пороге стоял дежурный полицейский. Видно, как раз в это время делал обход и услышал.

— Что ты сказал?

— Что?.. — Оотагаки уставился на него бессмысленным взглядом.

Тот ухмыльнулся.

— Повторить?

— «Сволочь она, эта Суми!» — вот что ты сказал, парень. Значит, ты ее убил.

С этими словами он вышел и запер дверь. В коридоре прозвучали его удаляющиеся шаги.

Оотагаки охватило отчаяние.

Он выпрямился и сел на своем жестком ложе. До сих пор ему страстно хотелось оправдаться. Или, на худой конец, хотя бы произвести благоприятное впечатление на стражей закона. Теперь ему стало все равно. Более того, слова полицейского «Значит, ты ее и убил», дали новое направление его мыслям.

«Убил? Он?!.. Бред какой-то! Не убивал, не убивал!..» — несколько раз повторил он мысленно и вдруг запнулся. — «Убежден ли он в этом? Да, да, да, убежден! Чтобы он, этими вот руками… Разве бы он смог?! Или… неужели… смог бы?..» Полицейский услышал его вопль, услышал, как он назвал Суми сволочью, и сделал вывод. Ну да, в нем забушевала дикая ярость, когда он подумал, что Суми, собираясь замуж за другого, вдруг преисполнилась жалости к своему верному поклоннику и решила ему отдаться. А если бы он узнал об этом раньше — тогда, когда Суми была рядом?..

Он обхватил руками голову. Задал самому себе вопрос: если бы вчера вечером он услышал все это из уст своей любимой, мог бы он ее убить?.. Ответ был однозначным, — нет! Пусть боль, пусть уязвленное самолюбие, но есть же у человека самоконтроль, удерживающий его от непоправимых поступков. И тут же возник контрвопрос: а если самоконтроль утерян? Под влиянием алкоголя, например?..

Все эти рассуждения окончательно сбили его с толку. Убежденность в собственной невиновности пошатнулась. Как он может что-либо утверждать, если даже не помнит, обладал ли он Суми?.. Раньше он никогда не напивался до такой степени. Гордился даже, что не бывает по-настоящему пьян. А что же вчера? Сколько он выпил? Вроде бы всего три небольших стаканчика виски. Нет, не может быть — от такого количества память не отшибает. Наверное, гораздо больше. Выходит, он и это забыл. Неоспоримо только одно: он напился до потери сознания и теперь не может вспомнить, что у него было с Суми.

Он уткнулся головой в колени, закрыл глаза и попытался представить себе такую сцену.

Они в постели. Губы слились с губами. Его руки ласкают Суми, касаются ее груди… И вдруг она от него отстраняется:

— Послушай, я… должна тебе сказать… Ну, в общем, я выхожу замуж…

— Замуж?.. Но как же… За кого?

— Ты его не знаешь. Не хотела я сперва говорить, но…

— Не верю! Зачем ты так зло шутишь?!

— Я не шучу! Это правда.

— Тогда… зачем же ты со мною… вот так?

— Но ведь ты так хотел этого… Мне стало тебя жалко…

Мог состояться такой разговор вчерашней ночью? Вполне возможно. Вот тут-то он и впал в бешенство. Еще бы! В такую минуту понять, что не любовь, а жалость открывает тебе объятия!

Бешенство, внезапный порыв острой ненависти. Отсюда недалеко до убийства. Наверное, он сдавил ей горло теми самыми руками, которыми с такой нежностью ее ласкал. А потом, когда она потеряла сознание, докончил дело галстуком… Шок от совершенного был настолько силен, что он впал в прострацию и память дала сбой.

Что ж, версия вполне правдоподобная. Во всяком случае, куда правдоподобнее версий полиции о самоубийстве по сговору или о соучастии в преступлении сестры убитой.

Как ни странно, он почти успокоился. От недавнего лихорадочного состояния не осталось и следа. Словно внутри что-то отпустило. Он вступил в единоборство с собственной памятью и — как ему казалось — вышел победителем.

Навалилась усталость. Надо выспаться. Завтра он все расскажет Эбизаве, а потом сделает заявление полицейскому инспектору.

Оотагаки опять улегся. Спать, спать…