Елена Богатырева - Когда она меня убьет [СИ]

Мне казалось, что она выспрашивает меня, представляя, что воспользуется этой информацией, а на деле — не посмеет. Она чувствует отмщение уже потому, что в душе своей тысячу раз проиграла наказание, которое уготовила ему и которое он непременно понесет, пусть даже в ее воображаемом мире.

Но я плохо знал свою Веру. Выходит, плохо. Однажды, когда я пришел домой и ее не оказалось, и смутная тревога, что мой соперник вернулся из небытия стала накрывать меня приступом ревности, я, по сложившейся уже традиции, обшарил ее полку, сумку, выходной плащ. Чего я искал, спрашивается? Любовники в наше время не писали друг другу записки. А мобильных телефонов, сохраняющих память даже о том, о чем не нужно, тогда еще не изобрели. Но я нашел то, что искал.

Это была стопка бумаги, лежащая на виду у нее на столе. Она ни за что не оставила бы ее вот так лежать посреди стола, если бы не нечто важное. На верхнем листе четко вырисовывались буквы. Много букв. Она исписала целый лист своим аккуратным почерком. Да с таким нажимом, что письмо отчеканилось на двух или трех следующих листах.

Мне не составило труда прочитать его. А прочитав, я уронил лист на пол. Это был донос. Нелепый и жуткий. С использованием всех уловок, о которых я ей рассказал.

И вот тогда мне не показалось, что она пишет это просто так, для себя, чтобы успокоиться или мысленно отомстить своему бывшему ухажеру. Я понял, что она решила действовать. Она предприняла попытку сделать так, чтобы его пристрелили. Как собаку.

— Значит, она приложила руку к его убийству? — спросила Ева. — Тогда выходит, это и не судьба вовсе. А банальное убийство. Самое обыкновенное преступление. Но не судьба же!

Она посмотрела на меня с надеждой. Но я не готов был разделить ее… Уже предчувствуя то, что скажет хозяин квартиры.

— И как бы мало он ни был мне симпатичен, этот паренек, но тут я его пожалел. И сердце мое сжалось. Она пыталась расправиться с ним так подло и беспощадно… Hy хорошо, — утешал я себя, — бумага — это еще только бумага. Она вовсе не означает, что его непременно убьют. Я ей и это объяснил. Вероятность очень низкая. Вот когда есть очевидцы, потерпевшие, свидетели… Когда нервы у всех на пределе… И еще — если он сдастся, никто стрелять не станет. Только если побежит… Я рассказал ей парочку примеров. Hy скажите на милость, почему все это должно совпасть? Но — совпало. Ей на радость. Знакомый рассказал мне о задержании. Я не просил. Да и не знал, что — о нем. Понял по ходу рассказа. Да мне и не нужно было рассказывать. Вера три дня назад была такая радостно возбужденная, будто ей на спор предстояло прыгнуть в речку с ледяной водой. Я тогда уже знал — она свершила свое правосудие. Я тогда уже чувствовал — я соучастник.

И где-то в самом дальнем уголке сознания всплывала, но еще не проявлялась леденящая мысль о том, чего же ждать дальше. Вера хотела шампанского, смеялась, глаза горели. Я шел в магазин на негнущихся ногах. В моей голове не укладывалось, как она может смеяться после того, что сделала, и перед тем, что сделать собирается. И, чокаясь потом, глядя в ее сияющие глаза, я открывал для себя смысл таких страшных вещей, как грех, ад, зло. Я раньше думал, что прекрасно знаю, что это такое. Нет. Я не знал. И вы тоже не знаете, и не дай вам бог узнать когда-нибудь. И не то чтобы открывал. Они сами открывались для меня. Лишь чуть приоткрылись, а ужас объял необыкновенный. Священный трепет.

Она ушла через две недели. Я вернулся домой после работы и нашел ее на кухне, в кресле. Я много потом думал о ней. Такая бесстрашная. Такая безжалостная. Что это не укладывалось в человеческие рамки. Запах серы витал рядом со мной много лет. Я никогда не решился бы на такое. Нет такой любви, и нет такой ненависти, которые были бы способны подвигнуть меня к ужасу преждевременной встречи с вечностью, к ужасу, который сулила бы мне память в последующей моей жизни.

Он закончил и явно ничего больше добавить не собирался. Мы сидели молча. Я первым подал голос:

— Простите, что потревожили вас. Нам очень жаль…

Он расхохотался. Смех его прозвучал зловеще.

— Если вы те, за кого себя выдаете, то не вам меня жалеть. Не вам…

Ева поднялась.

— Мы, пожалуй, пойдем…

На этот раз он не стал нас удерживать. Сидел опустошенный, с незажженной сигаретой в руках, смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Мне даже показалось, что оставлять его одного в таком состоянии небезопасно.

Но еще более небезопасным было бы задержаться хоть на минуту. Кто знает, что ему придет в голову…

Ева уже осторожно пробиралась ко мне, я взял ее за руку и старался не делать резких движений, то есть не поддаться порыву бежать отсюда сломя голову.

На улице было так пасмурно, что не поймешь — день или поздний вечер. Я позвонил Кире, и он сообщил, что видит нас, потому что сидит в кафе напротив дома, и приглашает нас туда же погреться.

Мы быстро нашли кафе и устроились за столиком, кофе Кира нам предусмотрительно заказал.

— Ну что? — спросил он как-то без энтузиазма. — Еще одна история?

— Да, — ответил я. — После которой не кофе хочется, а чего-нибудь покрепче.

— Не здесь, — отрезал Кира. И, отвечая на мой удивленный взгляд, пояснил: — Не нравится мне здесь. Типы всякие заходят, неуютно. Поехали ко мне! Вы даже не представляете, как вам… нужно поехать ко мне, — закончил он несколько сумбурно.

В такси Кира сидел впереди, а мы с Евой — сзади. Очень близко. Я всегда думал, что когда людям не по себе, то всякие там романтические глупости выветриваются из головы. Ничуть не бывало. Ева была слишком близко. Все это время мы старательно держали дистанцию, но сейчас, на заднем сиденье старенького Chevrolet, между нами будто плотину взорвали, и невозможно стало не падать вслед за мощной волной. Ева положила голову мне на плечо. И я почувствовал себя… ну не знаю, футболистом, забившим решающий мяч в финале чемпионата мира… Сердце ревело от восторга, как стадион. Да, свершилось. Все, это уже есть.

Материализовавшееся чудо для неверующего. Я осторожно обнял ее, и все сбылось. То есть я понял наконец, чего искал в этой жизни. Теперь я это знал точно. Потому что нашел. Ева — это не как все. Никто не может быть как Ева. Потому что Ева — это половина меня. Ее нельзя забрать, не лишив меня жизни.

Еще мгновение — и Ева подняла ко мне лицо, а я чуть наклонил голову к ней, уже ее дыхание было на моих губах, и…

Водитель затормозил так резко, что нас кинуло вперед. Тут еще Кира обернулся, объясняя что-то про нетрезвого пешехода… Волшебство мгновения исчезло. Ева отстранилась. А я все-таки не слышал Киру, сосредоточившись на своих ощущениях. Они были такие странные… Будто все это уже между нами было. Я бы мог сказать с уверенностью, как она целуется. Потому что я это откуда-то знал. Неужели все мы храним память о прошлых жизнях? Или я схожу с ума? Я прикрыл глаза и совершенно отчетливо вспомнил, как мы с Евой целовались… Вспомнил ли? Или вообразил? Может ли так разгуляться воображение у старого повесы, если он встретил свою единственную и неповторимую? Если вспомнил, то когда же?… А если вообразил — то все ли со мной в порядке? И разве можно помнить что-то из прошлой жизни так отчетливо, будто это произошло совсем недавно?