Сергей Тютюнник - Осколок в форме сердца

– Тебя в первую очередь, – не дала договорить Ольга. – Ты в силу какой-то непонятной мне наивности или жалости (которая меня, кстати, раздражает) или чувства долга (что меня вообще бесит) думаешь, что я потеряла только стопу. А я потеряла все!

– Не понимаю, что значит «потеряла все»?! – Женя разозлился и закурил с остервенением.

– Например, возможность иметь детей (самой теперь нянька нужна), возможность нормально любить и быть любимой… Кстати, в том числе в постели спокойно ноги перед мужиком раскинуть, не боясь шокировать его своим обрубком, – ответила Ольга со спокойным вызовом.

– И это «все»?!

– Это не все, но существенно. После вида моей культи у тебя сроду на меня не поднимется. Я и так не красавица, не Мерлин Монро… А баба должна вызывать желание. Судьба у нее такая.

– Ну, знаешь…

– Знаю… И тебя знаю… Будь ты мужланом, грубым и прямым, как рельс, было бы проще. Но ты ведь штучка тонкая, впечатлительная. Я себе представляю, что бы ты испытал, когда в ванной этот кусок мяса во всей красе увидел…

– Что ж теперь – удавиться, что ли, раз на конкурс красоты «лучшей пары ног» не попадешь?!

– А почему бы и нет? – Ольга говорила с холодным спокойствием, что давалось ей непросто. – Детей у меня нет. А самой быть для кого-то обузой и радости не доставлять – перспектива, прямо скажем, мрачноватая. Тем более на развалинах чужой семьи.

– Так, все! Завязали этот «гнилой базар», как говорят в Ростове. – Васильев выключил проигрыватель. – Спим! Утро вечера мудренее.

Диван застонал под улегшимся Женькой. Ольга незаметно плакала. Васильев шумно дышал. Бессонная, мучительная ночь душила их в своих мохнатых объятиях, шелестя за окнами дождем.

Утро было серым и неприветливым. Унылый дождь не умирал. Женя молча поднялся и сразу пошел на кухню ставить чайник.

– Не заходи в комнату, пока я не приведу себя в порядок, – громко сказала Ольга.

– Может, я все-таки помогу?

– Нет, я сама.

«Сама, сама», – пробормотал под нос Васильев, скрипнул зубами и зажег газ. Так и стоял у плиты в трусах, пока Ольга одевалась, умывалась и поправляла повязку на культе, скривив губы от боли.

Позже, сидя за столом, спросила:

– Ты на службу пойдешь?

– Служба не волк, в лес не убежит.

– Нагоняй получишь. – Ольга отпила глоток кофе.

– Не впервой. – Васильев тупо смотрел на сопливое от дождя окно.

– Тебе нужно идти домой.

– Сейчас схожу.

– Ты не понял. – Ольга говорила медленно, с расстановкой. – Тебе нужно домой не сходить, а уходить навсегда.

– Ты опять?.. – Женю уже злило Ольгино упрямство.

– Сам ведь видишь, что ничего у нас не получится. – Ольга казалась спокойной.

– Это просто начало неудачное, – стал оправдываться Васильев.

– Это не начало, это конец всему. О чем я тебя предупреждала.

Женя вздохнул. Неприятно было осознавать, что Ольга права.

– Не сиди сиднем. Зайди в магазин, купи гостинцев женам-детям…

Васильев поднялся. Подумав, решил ехать в форме. Назло жене.

– Да, надо что-нибудь Саньке купить.

В дверях Женька замялся.

– Я только свои вещи возьму и сразу назад. Все разборки отложу на потом. Хорошо?

Ольга кивнула головой.

– Да, давай. – Ее мысли были далеко.

– Я тебя прошу: не расстраивайся и не бери дурного в голову. Я скоро вернусь… – И продолжал стоять в дверях.

– Женя! Не томи, умоляю! Быстрее уезжай! Раньше уйдешь, раньше вернешься… Кстати, можешь не возвращаться – так будет лучше.

– Опять ты… Давай без глупостей!..

– Ты уйдешь или нет?! – Ольга выстрелила молнию глазами.

– Уйду. Но скоро вернусь. Жди, пожалуйста. – И вышел.

Перед своим подъездом Васильев закурил, судорожно затягиваясь. Сердце колотилось в груди, как буйнопомешанный в клетке. Женя взлетел к себе на пятый этаж. План разговора, составляемый им каждый день на протяжении последнего месяца, рассыпался и улетучился из головы, как только он нажал на кнопку звонка. Жена открыла дверь и сощуренными черными глазами оглядела Васильева с ног до головы. Поняла, что в капитанских погонах он явился преднамеренно, из протеста.

– Ты один? Без своей новой супруги?.. Ну, заходи, Одиссей. – Она резко повернулась к нему спиной, всколыхнув темные волнистые волосы, и зашагала на кухню.

Сжатые, как стальные пружины, сели за стол.

– Ну! – Тонкие ноздри ее трепетали, как у резвой кобылы перед забегом.

– Как Санька? – Женя опустил глаза и зажал трясущиеся руки между колен.

– Санька нормально. – Жена нервно вздохнула. – Но я хочу узнать, на ком ты там собрался жениться, да еще перед строем всего полка об этом объявил.

– А, наши донесли, – мотнул головой Женька.

– Конечно, наши. Ростов – город маленький. И Кавказ рядом… Говорят, там баба – здоровая, как корова. Что у тебя за вкус?! Я и не подозревала, что тебе такие нравятся.

– Во-первых, баба не здоровая, а калека – по моей вине…

– Фу-ты-ну-ты, ножки гнуты! Какие страсти!

– До чего ж ты, Нинка, злая баба, – вздохнул Васильев.

– Ты зато добрый. Шлюх госпитальных жалеешь, а семья, ребенок – побоку. – Она вскочила со стула и резко подошла к окну. – Мне, дуре, тоже надо было не сохнуть тут который месяц от идиотской верности, а трахаться со всеми подряд, как швейной машинке. Слава богу, мужики по-прежнему проходу не дают.

Женя смотрел на нее исподлобья, представлял, как его Нинка барахтается в любовной дуэли с чужим мужиком. Ревность, как затаившаяся и вдруг потревоженная кобра, подняла голову.

– Сейчас лето, отпуск. Нет чтоб махнуть куда-нибудь на море. Да не одной, а с хахалем. Так я мужа жду, пока он «конституционный порядок» наведет… в чужих постелях.

Васильев смотрел в черные, жгучие Нинкины глаза, вспоминал справедливые слова Ольги о женской особенности – нравиться и вызывать желание у мужика – и с удивлением стал прислушиваться к себе. Где-то в глубине груди зашевелилась жадность. Не хотелось отдавать кому-то другому эту пусть злую, но все же свою родную женщину, да еще красивую, да еще мать твоего сына!.. К тому же этот другой будет командовать его Санькой!.. Васильев сравнил Нину с Ольгой. Ольгу отдавать другому было не жаль.

– Ну, что ты молчишь? – Жена требовала объяснений.

– Я хочу Саньке дать подарки и взять кое-какие свои вещи, – произнес он наконец, любуясь смуглой ногой жены, показавшейся из-под халата.

– Бери что хочешь и не затягивай сцену прощания.

Дверь в кухню скрипнула, и на пороге появился круглолицый Санька.

– Папа! – Лицо его засветилось.

Васильев сгреб в охапку ребенка, поднял, прижал к себе и долго так стоял, чтобы просохли глаза и жена ничего не заметила.