Иван Аврамов - Полюби меня перед смертью

Она была хороша собой – черные, как вызревшие маслины, глаза, прямые густые, но искусно подправленные брови, опять же прямые черные блестящие волосы, изящный носик с легкой горбинкой, чувственные, безупречного рисунка губы. Минимум украшений – на безымянном пальце правой руки перстень с крупным переливчато-серым, неведомым мне камнем. Я водрузил легкую дорожную сумку на вторую полку, где ожидали своего часа полосатые, как арестантская роба, матрасы, сел и уставился на попутчицу. Она оторвала взгляд от окошка, и мы одновременно улыбнулись друг другу.

– Вы из Киева или..? – задал я банальный вопрос, который она не дала мне завершить.

– Или, – утвердительно ответила, заставив меня засмеяться.

– Значит, из Анастасиополя, – прозвучало мое совершенно ненужное уточнение. – Как там море, купаются?

– Нет, – засмеялась на этот раз она. – Море холодное, – тоже совершенно ненужное уточнение.

– Как? – искренне удивился я. – Разве Анастасиополь – не субтропики?

– Ну, почему, – серьезно ответила попутчица, – даже не субтропики, а тропики. Правда, они давно остыли.

– Жаль, – у меня был вид человека, которого жестоко разочаровали. – А я думал попляжничать, позагорать.

– Не падайте духом, где попало, – выдала она весьма оригинальную фразу. – Это дело поправимо. До лета всего ничего, каких-нибудь полгода.

– Не согласен, – целиком серьезно сказал я, думая о том, что станется со мной через полгода – превращусь ли в бездомного шелудивого пса, отыскивающего корку хлеба в мусорном баке, или у меня хватит сил вынырнуть на поверхность бытия. – Полгода – не один день…

Она чутко, как барометр, уловила перемену в моем настроении, замолчала, лицо ее стало серьезным, и мне показалось, что игривый ключ, в котором началось наше знакомство, уже утерян раз и навсегда. Распускать нюни перед молодой красавицей я не собирался, а поэтому попытался улучшить свое настроение, вспомнив, как попал спьяну пальцем в Анастасиополь на карте, и решив, что это следует расценивать, как счастливый знак судьбы, которая так немилостиво поступила со мной.

– Вот увидите, все наладится, – будто прочитав мои мысли, произнесла женщина, и я про себя вздрогнул, поразившись, насколько она проницательна.

– Как было бы здорово, если бы вас звали Кассандрой! – воскликнул я, пристально вглядываясь в ее лицо и вдруг замечая, что она, похоже, нездешних кровей.

– К сожалению, я не Кассандра, а всего лишь Тина.

– Тина? У вас, простите, ненашенское лицо.

– То есть? – она приподняла слегка прямые свои брови, хотя, клянусь всеми богами, тотчас поняла, что я имею в виду.

– Ну, неукраинское, нерусское…

– А-а, – протянула она. – Все просто – моя бабушка была ассирийкой.

– Теперь все понятно. Куда денешься от генов…

– Тем более от моих. Гены-южане гораздо сильнее генов-северян… А как зовут вас?

– Денис. Друзья зовут Деном…

– На американский манер? – усмехнулась Тина. – Наша жизнь американизируется со скоростью света. Буквально во всем. Даже в именах.

– Грустно?

– В принципе, да. Но ничего, видимо, не поделаешь. Нам всегда казалось, что другие народы лучше нас.

– Разве это не так? – слегка поддел я попутчицу.

– Даже если это так, надо просто больше уважать себя. Тех, кто не уважает себя, не уважают и другие.

– Резонно, – кивнул я.

– Более чем резонно, – поправила она, и я подумал, что в этой девушке, или женщине – не знаю, не знаю, кто она на самом деле, чувствуется характер.

В окне мелькал унылый, однообразно декабрьский, типично украинский пейзаж – леса, овраги, буераки, серые блюдца озер и ставков с побурелым от непогоды камышом, поля – иные чисто убранные, другие давно и бесповоротно заросли бурьяном, темный, поломанный ветрами, он навевал тоску, утверждая в мысли, что страна родная пребывает в запустении.

Эта же мысль крепла и при взгляде на сменяющееся с калейдоскопической быстротой человеческое жилье – красивые сельские дома современной постройки сменялись послевоенными покосившимися хатками с ветхими заборами – от них за версту несло вдовьей беспросветной бедой и злыднями тех, кто уже в обществе числился как отработанный материал. На подъездах к станциям ощутимо тошнило от беспорядочных груд самого разного, больше строительного хлама, набросанного и оставленного по обе стороны от магистрали – опрятность во всем еще нескоро войдет в нашу плоть и кровь. Еще до открытия своих несчастливых «махаонов» я съездил по турпутевке в Прагу и, жадно вбирая глазом незнакомый пейзаж, нигде вдоль путей не увидел не то что скопищ бетонно-металлического безобразия, а даже одной-единственной забытой впопыхах жердочки или какой-нибудь кирпичины. Единственное, чем радовала и чем вселяла некоторую надежду родная «чугунка», это сами большие и малые станции, построенные и облагороженные, под стать западным стандартам, покойным министром Кирпой.

Как часто бывает, в нашем с Тиной поначалу весьма живом общении возник островок тишины – теперь мы все больше смотрели в окно, изредка бросая косые мимолетные взгляды друг на друга. Была у меня привычка – загадывать на чем-то. Вот и сейчас я загадал – если в наше купе не подселится еще кто-то, а этого мне очень не хотелось, то все в Анастасиополе у меня сложится хорошо. Пока же к нам никто не подсаживался, и это поднимало мне настроение – приятно было оставаться наедине с Тиной, опять же ровно тлеющим угольком согревала надежда, что впереди у меня неплохая перспектива.

За окном стемнело, и следовало подумать, как скоротать время до сна – в поезде оно тянется томительно долго. На ужин я запасся пиццей и литровым «спрайтом». По некотором размышлении, касавшемся уже начатой дудкинской тысячи, я незаметно вздохнул, поднялся и отправился в вагон-ресторан, откуда, разорясь на восемьдесят гривен, вернулся с половинной, двести пятьдесят граммов, бутылочкой коньяка «Ай-Петри».

Аккуратно разрезав пиццу, как торт, на дольки, я вопросительно посмотрел на Тину:

– Подкрепимся?

– Не возражаю, – засмеялась она и присоединила к моему скромному достархану несколько бутербродов с колбасой и сыром, два огромных красных яблока и пакетик апельсинового сока.

– Вареных яиц и жареной курицы нет, так что не обессудьте, – развел я руками.

– Вспомнили Ильфа и Петрова?

– Да. Когда-то это был классический продуктовый набор нашего пассажира. Увы, времена меняются.

– Не очень-то, – возразила она. – Люди, любящие поесть, берут с собой жареные окорочка, бедрышки. Курицу, так сказать, раздробили.

– Как страну на отдельные княжества?

– У вас образное мышление, Ден, – похвалила Тина.

Я притронулся к «Ай-Петри»: