Александр Аннин - 4 триллера

– Между прочим, я тоже ревнивая, – остановилась Надя; они уже стояли неподалеку от входа в зоопарк. – Ревнивая, как Яшка. Ты только и говоришь об этом пеликане да о своих друзьях.

– Неправда…

– Ну, еще о своей медицине, о карьере.

Алексей посмеивался: смущение как-то разом оставило его.

– Нет, в самом деле! – притворно сердилась девушка. – У тебя уже все есть. Зачем тебе еще я?

– Видишь ли, Надя, – таинственно начал кардиолог. – Дело в том, что мы все трое люди ужасно занятые. Серега завтра летит в Венецию, везет туда на архитектурную выставку макет своего водяного дома. Генка получил огромное пожертвование и теперь полным ходом будет реставрировать свою церковь. А я…

Алексей замолчал.

– Ну и что же ты?

– Я… ну, в общем, скоро женюсь. Так кто же будет приходить кормить Яшку? Ему каждый день лопать надо. Кроме тебя, некому.

– Ну спасибо. Хорошенькая перспектива. И на ком это ты женишься?

– Ты не поверишь.

– Поверю, поверю.

– На самой лучшей девушке планеты. И зовут ее Надежда.

– Вот как, – протянула Надя. – Ну-ну. Поздравляю. Кстати, а эта твоя девушка, она уже дала согласие?

Самоуверенность молниеносно схлынула с Алексея.

– Н-нет еще… Но я очень надеюсь.

Мимо прошла древняя, как мир, дворничиха с метлой, подозрительно глянула из-под седых, кустистых бровей. «Сглазила, старая карга», – подумал Алексей и чуть было не перекрестился. Крестился он редко, разве что в церкви у Генки, да и то в самые торжественные моменты. Например, перед исповедью.

– Надеется он, понимаете ли, – насмешливо сказала Надя. – Как видишь, не все так просто, уважаемый доктор. И, между прочим, мы уже опаздываем к моим, стол наверняка накрыт. Надо еще вина успеть купить.

– А по какому… По какому поводу?

– Балда! – Надя легонько шлепнула Алексея по темечку. – Ведь сегодня у Игоря день рожденья. Забыл?

– Честно говоря, забыл. Ну и как там наш именинник?

Надя вздохнула.

– Готовится принять участие в юниорском турнире. Ты знаешь, Игорь тебя очень любит, Леша.

Алексей был тронут до глубины души, и потому сказал полушутливо:

– Сегодня такой день, когда меня любит весь мир. И я люблю весь мир.

– И даже ту старуху? – Надя показала на дворничиху, подметавшую дорожку неподалеку.

– И даже ее. Я хочу, чтобы сегодня был самый счастливый день в моей жизни. И знаешь, что я сделаю? Я сделаю тебе официальное предложение. В присутствии твоих родителей и Игоря.

– Здорово придумал. Совместить сразу два праздника.

Алексей обнял девушку за плечи:

– Так значит, праздник будет? Второй?

Вместо ответа Надя прильнула к его губам долгим поцелуем.

Старуха уборщица смотрела на них печально и почему-то шевелила морщинистыми губами. Она, наверное, и заплакала бы, да с годами пересохли ее глаза, разучились источать благодатные слезоньки…

– Бли-и-ин!

Бывший атташе советского посольства в Париже Валентин Николаевич Мокеев ожесточенно тряс кистью руки, по полу с лязганьем катилась раскаленная крышка сковороды. Кухня наполнилась клубами пара, и не сказать, чтобы пар этот источал аппетитные ароматы.

Мокеев ринулся к раковине, до отказа отвернул кран и сунул обваренную руку под мощную струю ледяной воды. С облегчением перевел дух.

Глухо стукнула входная дверь, и на пороге кухни возник Геннадий – в стильных джинсах и футболке с изображением Боба Дилана.

– Бог в помощь, батя, – дружелюбно приветствовал Мокеева-старшего настоятель храма Ильи Пророка.

Геннадий привалился плечом к косяку, добродушная ирония светилась в его глазах, когда он обвел взглядом привычный взору бедлам, творившийся на кухне.

– Здравствуй, сынок, – Валентин Николаевич вытер руки прожженным в нескольких местах полотенцем. – Вот, понимаешь, стряпаю…

– Вижу.

– Уж сколько лет мы без матери, сынок, а я все никак не научусь готовить. Боюсь, опять бурдой тебя потчевать придется.

– Посолить не забыл?

– Ну конечно забыл! – экс-атташе по-бабьи всплеснул руками. – Ща-ас…

Он схватил солонку, принялся обильно посыпать содержимое шкворчащей сковороды крупной, «лошадиной» солью.

– Не мое это, не гожусь я в повара, – сетовал Мокеев-старший. – Даже в поварята не гожусь. Кстати, – встрепенулся экс-атташе, – днем звонил твой друг Сергей.

– Что ж он мне на мобильный не перезвонил? – удивился Геннадий.

Валентин Николаевич посмотрел на сына с хитринкой:

– А ему нужен был не ты, а я.

– Это еще зачем?

– Затем, – вздохнул бывший дипломат, – что Сергею срочно понадобилась шенгенская виза. Аж завтра. Н-да… Пришлось самому напрячься и людей в Москве напрячь. Вот, сынок, – он со значением поднял вверх палец, – как жареный петух в одно место клюнет, так все к старику Мокееву бегут…

Геннадия всегда раздражала эта самовлюбленность отца:

– Батя, ну как может клеваться жареный петух? Его ж без головы жарят, а, значит, и без клюва…

И встрепенулся:

– Значит, у Сергея все в порядке? Он летит на выставку в Венецию?

Иеромонах Герман почувствовал слабый укол совести. В этот радостный день он, занятый планированием реконструкции внутреннего убранства храма, совсем позабыл о своих друзьях.

Не позвонил Сереге, не узнал, как прошла комиссия, которой так боялся изобретатель водяных домов… И как там дела у Лешки? Стал он официальным женихом или пока еще нет?

– В общем, буквально полчаса назад мне перезвонил старый знакомый из МИДа, – продолжал вещать Мокеев-старший. – Дело в шляпе. Твой друг должен завтра не позднее половины седьмого вечера быть в Москве, в итальянском генеральном консульстве. Точнее, не в самом консульстве, а в так называемой консульской канцелярии. Большая Полянка, дом два дробь десять. Запоминаешь?

– У меня абсолютная память, батя. Передам все слово в слово.

– Значит так. В отличие от обычных граждан, за которых не хлопочут друзья твоего отца, Сергею не требуется ни приглашение, ни справка с места работы. Только загранпаспорт, две цветные фотографии – три на четыре – и сто тридцать пять евро.

– На какой срок виза?

– На две недели.

– Вполне достаточно, – кивнул Геннадий.

– Ну что, твой отец еще кое-что может в этой жизни, а? Или ты с этим не согласен?

Геннадий поджал губы, покивал головой. Как тут не согласишься, если именно с помощью батиных высокопоставленных друзей Генку, ничем не примечательного провинциального парнишку, сразу после школы приняли на дневное отделение Троице-Сергиевой семинарии!

Удивительные все-таки создания – люди. Когда лет семнадцать назад отца с кандебобером выставили из Парижа и навсегда уволили из дипломатического корпуса, он оказался в полной изоляции от общества. Все чиновные друзья-приятели, как один, отвернулись от него, и батя чуть с ума не сошел, часами пялясь на упорно молчащий телефонный аппарат.