Вадим Сухачевский - Из архивов тайного суда

Я коротко объяснил им, какая вдруг возникла ситуация с золотом, и передал просьбу нашего председателя о всего лишь двухнедельной отсрочке с платежом.

Оба перестали жевать капусту, некоторое время взирали на меня с недоумением.

– El aplazamiento?.. 33 33 Отсрочка?.. (Исп.) – пробормотал наконец Лука, поглядывая на Фому.

– Je pense que ce petit, vraiment, les gens parlent maintenant une sorte de report… 34 34 Мне кажется, этот маленький человек в самом деле сейчас говорил о какой-то отсрочке… (Фр.) – удивился тот. – Но это же совершенно противу всяких правил. Ыш абарак бузык!

– Ыш абарак бузык, – подтвердил Лука. – Он сказал – «всего лишь»… По его крохотному уму, две недели – это всего лишь!

И вдруг я впрямь ощутил себя маленьким человечком, причем не в каком-то переносном, а в самом прямом смысле слова.

О да, я казался себе крохотным, не больше пальца, а монархи представились мне несказанно огромными, подлинными великанами. И стены как-то покосились, а уродцы и уродицы из монаршей свиты приобрели какой-то вовсе уж безобразный вид. Кое-как еще цепляясь за ускользающее сознание, я понял, что меня чем-то одурманили, и затем начал куда-то проваливаться…

Уж не знаю, через какое время я очнулся, ощутив крутой запах нашатыря, и обнаружил, что нахожусь в самом жалком состоянии, а именно, с оголенным торсом болтаюсь, подвешенный на цепях.

– В то время, как наши несчастные подданные по грошику, по сантимо собирают себе на пропитание, чтобы не умереть голодной смертью… – лил самые всамделишные слезы Лука. – …когда на дворе вот-вот will start a revolution 35 35 Начнется революция (англ.) …

– …А она непременно вскоре начнется… – тоже плача, подхватил Фома.

– …в этот самое время, – продолжал лить слезы Лука, – этот человек говорит о какой-то еl aplazamiento! И для него она – «всего лишь»!..

Они снова стали переговариваться между собой по-тарабарски, и из их тарабарщины я для себя вынес лишь одно более или мене понятное, но крайне не понравившееся мне слово. Ибо слово это, несколько раз ими повторенное, было: «секирбашка».

Еще меньше мне понравилось то, что один из уродцев свиты в этот момент внес в залу и поставил неподалеку от меня ведро, наполненное горящими углями, и в этом ведре наливались багровым цветом железные щипцы. Когда-то, еще в Южной Африке, я раз попал в плен к людоедам-готтентотам, которые (благо, меня вовремя успели отбить однополчане!) собирались мною потрапезничать, предварительно освежевав и поджарив меня заживо; так вот, в этой тронной зале, вися под потолком, я чувствовал себя едва ли лучше.

Наконец монархи опять заговорили на человеческом наречии.

– Мда, – произнес Лука,– отсрочка… Вот так сюрприз от господ тайных судей!.. Но ты говоришь, маленький человек, что отсрочка не очень долгая?.. Ты, кажется, сказал – всего лишь…

– По его словам, всего лишь на две недели, – подсказал Фома.

– И это с их стороны, по-моему, впервые?

– Ja, ich erinnere mich nicht, einen anderen Fall. 36 36 Да, я не припоминаю другого случая. (Нем.)

– Ну, в таком случае…

– In this case… 37 37 В таком случае… (Англ.)

– В таком случае, мы пока милуем тебя, маленький человек. Да, мы в слезах от страданий наших подданных в течение целых двух недель – но мы милуем, милуем тебя!

– Пока что милуем, – поправил Фома.

– Oh, certo! 38 38 О, разумеется! (Итал.) Только п ока что! И наше терпение далеко не бесконечно.

– Но за это терпение…

– Да, да, за наше терпение мы взымем… – Монархи переглянулись.

– Сколько?.. – прохрипел я со своих цепей.

– О, мы взимаем… как бы это выразиться…

– Живьем, – подсказал Фома.

– Ибо, ыш абарак бузык.

– Ыш абарак бузык, – согласился с ним Фома.

Что значит «живьем», я понял лишь в следующий миг, когда Лука щелкнул пальцами, уродец из свиты поднял ведро, а уродица выхватила из ведра раскаленные щипцы и ухватила ими меня за бок. Сквозь адскую боль я слышал несущиеся со стороны трона слова:

– А дальше – секирбашка!

– Necessarily 39 39 Непременно (англ.) , секирбашка!

– Ыш абарак бузык!

– Ыш абарак бузык!

…«Ыш абарак бузык… Ыш абарак бузык… Секирбашка…» Но это уже повторял я сам перед тем, как прийти в себя, когда спустя некоторое время люди Васильцева подобрали меня в самом жалком виде в городском саду.

Надо ли после этого объяснять, почему я был не слишком расположен идти через их вагон?

* * *

МОЛНИЯ

ОСТАНОВИТЬ КУРЬЕРСКИЙ ОДЕССА САНКТ ПЕТЕРБУРГ НА СТАНЦИИ ПАНТЕЛЕЕВКА ТЧК

НЕПОДЧИНЕИЕ КАРАТЬ СО ВСЕЙ РЕВОЛЮЦИОНОЙ РЕШИМОСТЬЮ ТЧК

СТАЧКА ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ СТАЛА ВСЕРОССИЙСКОЙ

ПОЗДРАВЛЯЕМ ЗПТ ТОВАРИЩИ ВОСКЛ ЗН

ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ КОМИТЕТ ВСЖ

* * *

Следующий вагон, в котором ехали люди Япончика, я тоже предпочел пройти по крыше и, лишь затем сойдя вниз, стал передвигаться по коридорам и тамбурам, направляясь в восьмой вагон, где располагался начальник поезда.

– Вот, – сказал начальник, передавая мне обе телеграммы. И нерешительно спросил: – А что думают их высокопревосходительство – до Петербурга-то доберемся? Похоже, стоит уже вся Русь-матушка.

Мне оставалось лишь пожать плечами, после чего я сразу развернул телеграмму, адресованную лично мне.

Андрей Исидорович шифром передавал, что с поземными царями у Тайного Суда нынче никаких трений нет, но все же призывал меня к осторожности. Мое же решение, касающееся охоты на Черного Аспида, он вполне одобрял и даже обещал со своей стороны оказать мне посильную помощь. Хотя я и понимал: ну какая может быть тут помощь из недосягаемой нынче Москвы?!

Эту телеграмму я тут же порвал и выбросил в окно, вторую же, на имя генерала, ввиду грозных надписей «лично, строго секретно», не стал вскрывать на глазах у начальника поезда, а сделал это лишь выйдя из его вагона.

Прочел – и даже приостановился на миг.

Ничего себе! Ну, сударь Черный Аспид, а ты хитер!

Так ведь и я оказался не лыком шит: с первого же выстрела попал, если в не самое «яблочко», то, во всяком случае, в «девятку»!

Я спрятал эту телеграмму во внутренний карман и заторопился назад.

Предвкушение близкой победы (хоть бы, быть может, пока и не окончательной) полностью затмило во мне даже осторожность, я уже не намеревался, подобно сорванцу, скакать по крышам, пребывал в том состоянии, когда едва ль что-либо вообще способно человека остановить.

Сквозь вагон одесской «братвы» я прошагал без всяких осложнений, здесь шлепали картами, пили водку, всем было не до меня, лишь Майорчик пьяно помахал мне рукой:

– Наше с кисточкой господам революцьёнэрам!

Вставляя универсальный железнодорожный ключ в дверь вагона, где ехали «их монаршии величества», я не испытывал страха. «Если что – пристрелю обоих», – твердо подумал я. Тринадцать оставшихся патронов в двух пистолетах и две запасные обоймы к люггеру, которые я умею менять мгновенно, давали мне возможность уложить целый стрелковый взвод. Проскользнула даже мысль: а не пристрелить ли в любом случае этих упырей, просто в память о нашем первом, не слишком добром знакомстве; но эту мысль я в себе притушил: во-первых, это могло повредить Тайному Суду, а во-вторых, я вообще по природе своей не злопамятен и даже мстить готтентотам после той их не состоявшейся трапезы (со мною в роли блюда) не счел нужным, полагал, что это так же нелепо, как мстить стихийному бедствию.