Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

И больше она такого не допустит.

На этот раз — ни за что.

* * *

Как же эти двое ненаблюдательны. Люпин еще куда ни шло, но Лили... Она прошла через войну — могла бы и научиться обращать внимание на то, что творится вокруг.

— Северус так и не появился, — сказала она. — Он меня совсем возненавидел.

Ее голос прозвучал тускло и безжизненно; не так, как если бы она пылала праведным гневом или напрашивалась на жалость. Она просто констатировала факт.

"Ну а как еще она могла понять твое поведение? — спросил он у себя — и сам же себе ответил, глядя ей вслед: — Нет, это вовсе не ненависть".

Хотя он и разозлился, да. Тот ее разговор с Поттером в ванной старост — и потом, когда она склонилась над ним, проверяя пульс... и наверняка подсаживалась на каждом занятии к нему, к этому выходцу из ада, и машинально дотрагивалась до него по извечной своей привычке... Эти мысли и без того выводили Северуса из себя — а потом к ним примешались настоящие воспоминания, о том, как это было в прошлом. Лили в середине той четверки — идет в Хогсмид, заливается смехом, и ее рыжие волосы струятся по спине... Лили на свадебных снимках в "Пророке" — от всех ее живых красок осталось только черное и белое, а ее улыбка...

Так уже было; так будет снова. Он вернулся назад во времени, чтобы увидеть, как то же самое повторяется вновь, только на сей раз она любила Поттера уже сейчас — и как же ему от этой мысли было хуево. Все шесть лет своего отрочества Северус прожил со страхом, что этот тупой пижон заберет у него Лили, а теперь точно знал, что именно так оно и случится. И знал, какая судьба их ждет — прекрасная и безоблачная, потому что теперь никто не подставит их под то злоебучее пророчество, и это знание болело внутри, как самая жестокая отдача; воспоминания о будущем темной магией текли по венам, пробираясь до самой души.

Еще в той, прошлой жизни он много раз пытался себя убедить, что его чувства к Лили были так сильны только потому, что он ее потерял; что если бы их пути не разошлись, и она бы не погибла, то рано или поздно он бы смог оставить все в прошлом. И даже за прошедшую пару недель не раз мечтал о том, чтобы в один прекрасный день просто проснуться утром — и обнаружить, что именно это с ним и случилось.

Но нет, ничего подобного, увы. Что он всегда ненавидел в чувствах — так это то, что они так легко не проходят.

Причиняя боль Лили, он причинял ее и себе. Но поступить иначе не мог — потому что Лили мучила его уже тем, что была собой, и любила Поттера, и привечала Мародеров, и улыбалась самому Северусу, и извинялась, при этом совершенно искренне — он видел это, и не только потому, что она не умела лгать. Даже смотреть на ее лицо, озаренное светом волшебных звездочек, было сущей пыткой; даже ее доброта и раскаяние ранили почти так же жестоко, как когда-то гнев и враждебность. Но сейчас Лили больше на него не злилась, и он остался один на один с осознанием, что она тут, живая и настоящая — и это была уже сама по себе такая невозможная мука, что рядом с ней меркло все остальное. Ибо живой человек рядом и дает, и требует куда больше, чем любое воспоминание о нем; это болезненно, да — но оно того стоит.

Вот только все это не вечно — и мысль о ждущей его утрате сделала Северуса жестоким. Все будет так же, как и в прошлый раз — но в то же время и иначе, потому что теперь Лили будет рассыпаться в извинениях.

Он же всегда предпочитал ненависть. Пусть лучше ненавидят, чем пытаются сострадать.

Когда Лили и Люпин поднялись по ступенькам и окончательно скрылись из виду, он покинул тень, которую отбрасывали растущие у стены замка вечнозеленые кусты, пересек внутренний дворик и дошел до дорожки. Та убегала вниз по склону, и Северус легко нашел взглядом Эйвери, Уилкиса, Розье и Мальсибера; их черные мантии резко выделялись у подножия на фоне белого подмерзшего снега.

Они слишком долго копались, но за эти годы он научился сдержанности — выжидал, пока они приходили в себя, сползались в кучу и, наконец, побрели вверх, к возвышающейся на холме школе; ждал, когда они пытались одолеть этот путь, оскальзываясь на льду и путаясь друг у друга под ногами.

Потом они его заметили — остановились, затем продолжили свой подъем, но он и тогда ничего не предпринял; наконец вся четверка подошла так близко, что можно было разглядеть даже белки их глаз, и только тогда он заговорил:

— Неважно выглядите. Проиграли двум гриффиндорцам, этим столпам добродетели?

— Заткнись, грязетрах, — пробормотал Розье, с трудом разлепив губы, и зашелся кашлем, согнувшись пополам и схватившись за живот.

— Это что, кровь? — спросил Северус. — Кто бы мог подумать.

Розье попытался выпрямиться; утерся тыльной стороной ладони — на подбородке осталась некрасивая алая полоса.

— Вряд ли кто-то из гриффиндорцев знает заклинания, способные так подпортить вам здоровье, — мягко произнес Северус. — А вот я — знаю.

— Да тебя там и близко не было, — проворчал Эйвери, зажимая все еще кровоточащий нос.

— О, да ты научился распознавать, когда рядом с тобой кто-то стоит! Твои когнитивные навыки вышли на новый уровень. Да, меня тут действительно не было — только видишь ли, Эйвери, мне это и не требовалось. Поскольку все необходимые меры я принял заранее.

В прошлой жизни его бы, наверное, изрядно повеселили их грозные взгляды и жалкие попытки сохранить невозмутимость. Но только не сейчас — потому что это, по сути, ничем не отличалось от того эпизода с Регулусом; такое же избиение младенцев — с той лишь разницей, что обойтись без него было невозможно. Ибо Регулус, этот любимец семьи, идеальный слизеринец и наследник Блэков, по натуре своей не был жесток и не получал удовольствия, причиняя боль другим. Его старший брат, благородный гриффиндорец, куда больше походил на настоящего Блэка, так как верил, что люди от рождения делятся на хороших и плохих, и его священная миссия — извести вторых под корень. Регулус же порой даже в чем-то напоминал Лили, и в бою ему точно так же не хватало решимости — его убеждения не подразумевали утверждения силовыми методами.

Но с этими мальчишками все было иначе. Северус прекрасно знал, как они мыслят, и пожалуй что даже дружил с ними на протяжении всех тех лет, что отделяют детство от зрелости; кто-то из них умер у него на глазах, кто-то — попал в тюрьму. Да, он защитил Лили чарами, которые отражали любую атаку, возвращая весь вред нападавшим, и эта необходимость не доставила ему ни малейшего удовольствия — но и терзаться по этому поводу он тоже не собирался. Выбор сделан; оставалось только жить с его последствиями.

Северус не раз задумывался над тем, что слизеринцы и гриффиндорцы на самом деле не так уж сильно друг от друга отличались. Что те, что другие, к примеру, не имели привычки сворачивать с раз избранного пути. Вот только гриффиндорцам требовалось сознание собственной правоты, а слизеринцы себя спрашивали: "С чем я готов смириться, чтобы сделать то, что должен?" И сами же себе отвечали: "Со всем, с чем придется".