Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Ее внутренний голос даже заговорил с интонациями Северуса.

— Прошу прощения? — холодно произнесла Лили. — Вас вообще-то никто не приглашал встревать в чужой разговор.

— Что, грязнокровка, не хочешь делиться своими сакральными знаниями? — это опять был тот, который заговорил первым, не Мальсибер и не Эйвери. Судя по всему — самый умный из четверых... должно быть, их главарь.

— Нет, просто не думаю, что вам есть что сказать, — все так же холодно отрезала она. — Вы же только и умеете, что повторять всякую чушь: то "предатели крови", то "грязнокровки"... право же, это до невозможности скучно.

— А ну закрыла пасть, грязнокровка, — сказал Эйвери.

— Что и требовалось доказать, — сухо заключил Ремус. — Почему бы вам не выучить какое-нибудь новое слово? Уверяю, это вовсе не так сложно, как кажется.

— Новое? Изволь, — сказал Мальсибер так тихо, что его голос был едва слышен за порывами ветра. — Круцио.

Лили была к этому готова — вовремя выставила Протего; Эйвери покатился вниз — Ремус попал в него заклятием, когда Мальсибер только-только выпустил свое. Третий из четверки попытался достать Лили справа — она успела заблокировать, ушла перекатом в сторону, чтобы в случае чего укрыться за камнем, и с колена ударила заклинанием — но промазала, оно прошло слишком высоко, потому что ее противник уже упал — до него добрался Ремус...

...который и сам угодил под проклятие Розье — врезался спиной в камни, сполз на землю, судорожно ловя ртом воздух, его лицо перекосилось от боли, и Лили уже была готова выпустить Контрапассо — оно вертелось на кончике языка, кипело, рвалось с волшебной палочки...

Нет.

— Экспеллиармус! — воскликнула она, вкладывая в заклинание всю свою силу. Два яростных взмаха — у Розье из рук вырвалась палочка, у Мальсибера вместе с ним, а их самих отшвырнуло назад, сбило с ног мерцающей вспышкой, и Лили повторила еще дважды: — Экспеллиармус! Экспеллиармус! — и в конце концов сжала в руке все четыре волшебные палочки.

Слизеринцы пытались подняться на ноги — там, внизу, ближе к подножию холма; мотали головами, чтобы разогнать туман перед глазами и стряхнуть с себя снег, и только Эйвери все еще валялся без сознания.

— Что, сосунки, утерлись? — выдохнула она, а потом заклинанием услала их палочки как можно дальше и выкрикнула: — Ищите-ищите, рвите жопу!

Ремус тоже пытался встать. Лили помогла ему подняться, а затем перекинула его руку через плечо и, пошатываясь и спотыкаясь, повела своего пострадавшего вверх по склону, подальше от этих валунов. По снегу срезала путь до вершины — там свирепствовал ветер, но навалившийся на нее Ремус прямо-таки излучал тепло... оно просачивалось сквозь все слои одежды, через двойной комплект мантий и зимних плащей, а его запястье и вовсе казалось лихорадочно-горячим.

— Я... поражен, — с трудом прохрипел он. — От тех камней... было куда больней, чем от Круциатуса Мальсибера. Только в руку мне попал, мазила придурочный...

— Ты, главное, не останавливайся, — буркнула Лили.

Они добрались до арки, ведущей во внутренний двор, и нырнули под ее каменный свод. На булыжнике было легко оступиться — то лед под ногами, то грязная снежная каша...

— Вот видишь, — пробормотала Лили — изо рта поднялось облачко пара; внутренний двор вокруг казался вымершим — молчал даже выключенный из-за холодов фонтан. — Северус так и не появился. Он меня совсем возненавидел.

Чтобы не поскользнуться на ступеньках, Ремус выставил вперед руку и оперся о дверной косяк. Дальше начинался коридор.

— А ты его ненавидела? Ну, когда он назвал тебя... тем словом?

— Да. И очень долго, — она смотрела вниз — их обувь оставляла мокрые следы, пятная грязный пол подтаявшим снегом.

— Но твоя привязанность к нему от этого никуда не делась, так ведь?

Она заглянула ему в лицо — насколько это было возможно, потому что рука Ремуса по-прежнему лежала у нее на плече, — и увидела грустную, усталую улыбку. И раннюю седину — зимний свет посеребрил несколько волосков. И тогда Лили впервые задалась вопросом: откуда он так много знает о прощении? Раньше ей всегда казалось, что прочитал в книжках — поэзия, философия или что-то в этом роде, но не в шестнадцать же лет... что с ним такого произошло? Кто заставил его узнать, каково это — когда тебя так горько обидел родной человек?

— Я знаю, — сказал он, — одно чувство другое не отменяет. И ты его простила. Если он сейчас на тебя злится, то рано или поздно остынет, и вы снова помиритесь. Так уж устроены люди.

Лили закрыла глаза. Колени подгибались — не поддерживай она Ремуса, наверняка бы отшатнулась, а там оступилась и грохнулась.

Даже забавно, как порой ранит в самое сердце такая вот попытка приободрить... доброта, которая причиняет больше боли, чем самая изощренная жестокость. Одной своей кротостью и тихой улыбкой Ремус умудрился справиться там, где оказались бессильны годы и годы рефлексии, долгие часы, проведенные в самобичевании; где ничего не добился даже Северус с его безжалостной прямолинейностью.

Только смерть заставила ее снова заговорить с Северусом. Она помирилась с ним только тогда, когда потеряла все на свете.

И Ремус сказал, что это неправильно.

В глазах замерли слезы — словно пошел трещинами озерный лед.

— Лили? — ее пальцы разжались, чуть не соскользнули с запястья Ремуса — но он все еще опирался на ее плечо и, чуть-чуть развернув кисть, легонько сжал ее руку. — Слушай, по-моему, все не так плохо, как тебе...

— Давай я отведу тебя в лазарет, — голос казался неустойчивым, точно башня из кубиков. — Круциатус — это тебе не шлепок по ладони.

Секундная пауза.

— Хорошо, — согласился Ремус, выпуская ее запястье.

Они шли по коридору вместе, но Лили не замечала ничего вокруг — будто глаза вдруг повернулись в орбитах и уставились внутрь черепа, позволяя ей заглянуть в себя, выхватывая из прошлого одно воспоминание за другим. Тогда, в самом начале, когда она перенеслась во времени и впервые увидела Северуса, единственной ее мыслью было: "Возможно, на этот раз мне удастся его остановить". Она даже думала, что опоздала, пока не разобралась, кто перед ней; а потом беспокоилась все больше о том, как уберечь его от формального вступления в ряды Пожирателей — потому что знала, что по-настоящему он к ним никогда уже не присоединится.

Но все равно не понимала главного. Ты можешь вернуться назад во времени и вольно или невольно изменить какие-то события в своей жизни. Но чтобы переломить ее курс — сменить само направление, в котором она движется, — тебе придется измениться самому.

Ты всегда где-то да напортачишь. И, возможно, даже совершишь одну и ту же ошибку дважды. Но если ты ничего не сможешь с ней сделать и во второй раз — значит, ты и впрямь безнадежен.