Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Должно быть, он как-то по-своему истрактовал выражение ее лица — хотя она не представляла, как именно; Северус произнес уверенно и резко:

— Со мной этого не случилось. И не случится.

— Почему? — голос ее дрожал; Лили представляла, как Севу — ее Севу — нравится мучить людей... — Чем ты такой особенный?

— Окклюменция, — сказал он.

— Что?

— Окклюменция. Как и легилименция, это не заклинание, а ментальные искусства. Они требуют умения работать с сознанием — как чужим, так и своим собственным. Есть способ... я могу описать это только как "убрать часть себя на хранение". Ты знаешь, что длительное воздействие Круциатуса сводит людей с ума?

Она ошеломленно кивнула. Он подвергал себя этому — ради развлечения?

— То же касается и любых других пыток — продолжительное воздействие физической и душевной боли деформирует человеческий разум. Оно его... разрушает. Именно к этому в конечном счете приводит использование темной магии — если только ты не знаешь, как претерпевать страдания, не разрушаясь. Я мог разделить свое сознание, и какая-то часть меня... оставалась незатронутой, пока другая переносила боль. Мой метод удалось воспроизвести только Нарциссе — жене Люциуса.

— Ты что же, ее научил? — отчего-то Лили находила отвратительной саму эту идею.

— Да, — он слегка пожал плечами. — Нарцисса прекрасно разбиралась в ментальных искусствах — как и Темный Лорд, как и Беллатрикс; но они не были заинтересованы во всяких "уловках", как они это называли, и считали нас с Нарциссой слабаками — за стремление отгородиться от боли. Сами они ее переносили, не возводя никаких внутренних преград, и почитали это признаком силы... что ж, в конечном счете у них не выдержал рассудок — закономерный и очевидный для любого исход, хоть они и мнили себя выше этого...

Он замолчал, уставившись куда-то вдаль — похоже, снова углубился в воспоминания. Лили едва не разобрал истерический смех — Северус называл этих кошмарных Пожирателей по именам, будь они неладны... Слова не шли на язык; неизвестно еще, что хуже — их прошлые ссоры, когда они кричали и обзывали друг друга глупцами, или же эта нынешняя короткая и бесстрастная лекция.

— Темные искусства никогда меня не изменят, — произнес он — взгляд его оставался невидящим, — если только я сам того не пожелаю. А я повидал достаточно безумия, чтобы осознать, что оно лишь меняет одну реальность на другую, а не избавляет от нее. Что до тебя, то одно темное заклинание не сделает из тебя садистку — а уж то заклинание, которым ты воспользовалась, и подавно. Контрапассо связано с раскаянием и прощением; если ты что и почувствуешь — то лишь более частые угрызения совести, и то ненадолго. Или же прощать станет легче. Возможно — и то, и другое сразу.

Это было подозрительно похоже на правду. Дамблдор предупредил ее прямым текстом, что научиться прощать себя — единственное, что поможет простить другого... и заставил окончательно усвоить урок на примере этого заклинания. И когда она прокляла Северуса, то так мучительно переживала свою вину, ее едва не тошнило от самой себя... чтобы снять это заклятье — ей пришлось простить их обоих от всего сердца...

— Да нет, ну все-таки вряд ли, — оцепенело сказала она, глядя в сторону Северуса, но словно сквозь него, — не может быть, чтобы оно и впрямь было темным...

Потому что — ну как, как оно могло быть темным? Как мог Дамблдор — создать его, научить ему других — заклинанию, которое...

Ты наложила проклятие на Эйвери. Ты знала, что ему будет больно. В чем разница между темным заклинанием и светлым, если оба причиняют боль? Северус говорит — только в способе получения силы...

— Лили, — Северус положил руку ей на плечо — сначала почти невесомо, потом чуть крепче сжал пальцы. Его ладонь согревала. — Это заклинание темное потому, что оно позволяет тебе воспользоваться внешним источником силы. Не оттого, что оно несет людям зло или создано им вредить. Отдача, которую ты почувствовала — не наказание, а способ соблюсти баланс. Из-за того, что оно темное, в заклинании не меняется ничего — ни необходимое для него намерение, ни его воздействие, ни даже его природа.

— Тогда отчего эта магия зовется темной? — она не знала, чего ей больше хочется — спихнуть эту руку или уткнуться ему в плечо.

— Потому что практиковать ее чрезвычайно опасно, и в основном она применяется, чтобы вызывать боль. Еще один уроборос: она причиняет боль, ты к этому привыкаешь, ты начинаешь отдавать предпочтение именно таким заклинаниям. И лишь тот, кто не попал в этот замкнутый круг, будет осваивать другие, не связанные с болью.

Помедлив, он продолжил:

— Именно поэтому я и полагаю, что Дамблдор тоже знал, как разделять сознание. В ментальных искусствах он многого достиг; готов поспорить, что он умел и это тоже. И он же создал Контрапассо.

Лили кивнула, спрятав лицо в ладонях. Она и понимала, и не понимала одновременно. В этом не было никакого смысла. Какой смысл Дамблдору заниматься темной магией и учить их, как... Ведь это же и есть то, с чем они боролись! Орден всегда сражался за правое дело, но если они сами при этом пользовались темной магией, то...

Северус погладил ее по плечу, но как-то неуверенно, словно не зная, верно ли поступает. Она растопырила пальцы, но вверх сквозь них взглянуть не осмелилась.

— Ты думаешь — я делаю из мухи слона.

Он помедлил.

— В моем понимании — да, — сказал он наконец. — Но в то же время я весьма ценю и... положительную динамику. Я помню, как ты... ненавидела Темные искусства, — боялась и передергивалась от омерзения, — и во многом твои переживания... оправданны. — В его голосе слышалось отвращение — почему? — Но в остальном... Сами по себе Темные искусства не обязательно зло; они просто ведут в этом направлении — девяносто восемь дорог из ста.

Она чувствовала себя так, словно стояла на распутье, и впереди тоже простиралось девяносто восемь дорог — разные русла, по которым может потечь эта беседа. Лили выпрямилась на постели, откинув волосы с лица; Северус глядел на нее с опаской, словно подозревал, что она вот-вот возьмет волшебную палочку и запустит в него каким-нибудь проклятием. Он что — так и сидел бы, как мишень?..

Она не хотела его проклинать. Больше никогда в жизни.

— Сев... знаешь, как я тебя вылечила?

Он и глазом не моргнул.

— Я предположил, что ты воспользовалась контрзаклинанием.

— Да, но это было не то, что я думала. Не слова "я прощаю", а само прощение.

Он сдвинул брови — на переносице появилась складка.

— Боюсь, что я не...

— Я выслушала все, что ты рассказал — обо всем, что ты сделал — и простила тебя.

В комнате стало так тихо, как будто оттуда вытекли все звуки. Он произнес едва слышно: