Гомер - Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского

Вперед вырвался Леод, обнял колена Одиссея и воззвал к нему летучими словами:

— Я припадаю к твоим коленам, Одиссей, пожалей меня и помилуй. Клянусь, я никогда не позорил женщин в твоем дому, ни словом, ни делом. Я даже удерживал кавалеров, хотя они не слушали моих советов и бесчинствовали, и за это их постигла страшная кара. Но я только приносил жертвы, ничего худого я не делал, неужели меня постигнет такая же злая судьба? Разве так благодарят за добрые дела?

Проницательный Одиссей прорычал:

— Если ты приносил жертвы, ты, небось, часто молился, чтобы я никогда не вернулся домой, и чтобы моя жена ушла с тобой и рожала твоих детей? За это тебя постигнет горькая смерть.

И огромной рукой он подхватил с земли меч, выпавший из мертвых рук Агелая, и зарубил Леода. Его голова упала в прах, еще умоляя о пощаде.

Барда Фемия, сына Терпия, вынудили петь для кавалеров. Пока ему удалось избежать черной смерти. Он сидел возле боковой двери, наигрывал на лире и не мог решить: припасть ли к коленам Одиссея или выбежать из дома и найти убежище у высокого алтаря могучего Зевса, хранителя дома и двора, на котором Лаэрт и Одиссей совершили столько всесожжений. Наконец он решился. Он положил лиру на землю между чашей для смешения вина и обитым серебром троном, подбежал к Одиссею, припал к его ногам и заговорил крылатыми словами:

— У твоих колен, Одиссей, я молю о пощаде. Ты потом раскаешься, если убьешь барда, поющего людям и богам. Боги одарили меня даром песни, научили всем ладам и перепевам. Я достоин воспеть тебя. Сдержи ярость и не отрубай мне голову. Твой сын Телемах подтвердит, что я никогда не приходил на пирушки женихов или в твой дом по своей воле — я уступал грубой силе, ведь их было так много.

Набожный Телемах, услышав жалобы барда, окликнул отца:

— Не казни его, он невинен. И еще пощадим нашего вестника Медонта. Когда я был ребенком, он смотрел за мной. Пусть живет, если его не убил Филойтий или свинопас, если тебе он не попался под меч.

Его слова дошли до слуха Медонта. Этот осторожный человек закутался в свежесодранную бычью шкуру и спрятался под стулом, надеясь избежать черной смерти. Он выскочил из убежища, отбросил шкуру, рванулся к Телемаху, припал к его коленам и обратился с летучими словами:

— Я здесь, мой милый мальчик. Спаси меня, заступись перед твоим отцом. Не дай ему зарубить меня жестоким мечом. Он неукротим и взбешен поведением кавалеров, грабивших его дом и не имевших здравого смысла отнестись к тебе с уважением.

Проницательный Одиссей улыбнулся вестнику и сказал:

— Обуздай свой страх. Мой сын спас тебя, чтобы ты знал и другим рассказал: добрые дела лучше злых. Только выйдите из зала, ты и голосистый менестрель. Сидите во дворе, вдали от битвы, пока я не окончил свои дела.

Они немедленно выскочили из зала и уселись во дворе у алтаря могучего Зевса, непрестанно озираясь и все еще опасаясь смерти. Одиссей осматривал поле боя: не остался ли кто-нибудь в живых и не избег ли своей участи. Но все лежали в крови и пыли, как рыбы, вытащенные рыбаками из седого прибоя на лукоморье: запутавшись в ячейках сетей, они лежат на песке, мечтают о соленой воде и ждут, когда яркое солнце оборвет их жизнь. Так грудами, друг на друге лежали тела кавалеров.

— Телемах, — позвал сына прозорливый Одиссей, — иди позови няню Эвриклею. Я хочу перемолвиться с ней.

Телемах выполнил приказ отца, постучал в двери женской половины и кликнул Эвриклею: «Вставай, старушка, иди вниз. Ведь ты распоряжаешься служанками. Мой отец хочет поговорить с тобой». Эвриклея не ответила, но немедленно открыла дверь и пошла вслед за Телемахом. Она нашла Одиссея посреди горы трупов, вымазанного кровью и грязью. Он был подобен льву, задравшему быка на лугу, когда он ходит вокруг жертвы с устрашающим видом, и кровь капает с его груди и клыков. Так выглядел и Одиссей, с окровавленными руками и ногами. Эвриклея увидела груду тел и море крови, и поняла, какой подвиг он совершил. Она хотела было заулюлюкать, но Одиссей остудил ее восторг и остановил с осуждением:

— Сдержи свои чувства, старуха, и ликуй молча. Я не потерплю победного воя. Недостойно торжествовать над трупами. Этих людей погубила воля богов и их бесчестие. Они не чтили никого на свете, и их грехи привели к бесславной смерти. Лучше перечисли мне всех женщин в дому, тех, кто меня опозорил, и тех, кто остался верен мне.

— Мое дитя, — сказала его старая няня Эвриклея, — я скажу тебе правду. Во дворце служит пятьдесят женщин, обученных разным рукоделиям: прясть шерсть и прислуживать господам. Из них только двенадцать согрешили, несмотря на мои усилия и приказы королевы. Телемах в эти дела не вмешивался, он только недавно достиг совершеннолетия, и мать не подпускала его к служанкам. А сейчас позволь мне подняться в яркую горницу и сообщить радостные вести твоей супруге — она почивает, по воле богов.

Но хитрый Одиссей остановил ее: «Не надо, не зови ее. Кликни-ка недостойных женщин». Старуха пошла за женщинами, а Одиссей подозвал Телемаха, пастуха и свинаря и обратился к ним крылатыми словами:

— Начинайте выносить трупы. Пусть женщины вам помогут. Помойте столы и кресла губкой с водой. Когда наведете порядок во дворце, соберите женщин во дворе, между круглым сводом и внешней стеной, и рубите их мечами, пока они не расстанутся с жизнью и не позабудут свои интриги с кавалерами.

Так он повелел. Горестно стеная, со слезами на щеках, в зал вошли виновные женщины. Они собрали трупы и сложили их под крышей галереи во дворе, оперши друг о друга. Сам Одиссей руководил работой и подгонял их. Пока они мыли кресла и столы губками с водой, Телемах с пастухом и свинопасом драили пол в зале мотыгами. Служанки вынесли мусор во двор. Когда зал был приведен в порядок, они вывели служанок из дома и загнали их в тупик между круглым сводом и высокой стеной дворца, откуда нельзя было бежать. Телемах сказал задумчиво:

— Не хочу даровать легкую смерть женщинам, которые оскорбляли меня и мою мать и спали с кавалерами.

Он взял канат, снятый с чернобокого корабля, привязал одним концом к высокой колонне галереи, а другой конец обвил вкруг свода на такой высоте, чтобы их ноги не доставали земли. Так голуби или длиннокрылые дрозды запутываются в силках, натянутых в кустарнике, и вместо гнезда оказываются в смертельной ловушке. Так и головы женщин оказались в одном ряду на веревке, каждая с петлей на шее. Они недолго сучили ногами, совсем недолго.

Затем они вытащили Меланфия из дворца во двор. Безжалостным ножом они отрезали ему нос и уши, вырвали яйца и бросили псам на поживу, и в ярости отрубили ему руки и ноги. Умывшись, они вернулись к Одиссею. Он позвал любимую няню Эвриклею: