Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Глубоко Вас любящий Б. Бугаев.

Случайно неотосланное письмо мое к Вам оказалось в бюваре [1525]. Отсылаю его кстати несмотря на то, что прошло уже 4 месяца [1526].

Ваши письма получил. Благодарю Вас за радость, которую Вы мне доставили, отослав и прежнее письмо, содержащее много ценных «схемок», характеризующих Ваш путь от индивидуальной мистики к мистическому коллективизму; этот путь свидетельствует не только о жизненности, о высоком оптимизме Вашей психической организации, но и о жизненности подлинности реализме Ваших мистических переживаний и познаваний (в чем, впрочем, я инстинктивно никогда не сомневался); созданный (или дознанный – не правда ли: это все равно?) Вами миропорядок Вы вплетаете вдвигаете в современную и притом главным образом русскую действительность; при этом не рвется ни уток, ни основа, и ткань не дает той безвкусной пестроты насильственности мертвенности сочетаний, которыми отличаются все проявления политической мистики или мистической политики (напр<���имер>, славянофильство). К этому вопросу я, может быть, еще вернусь в этом письме, но теперь я считаю необходимым скорее сказать несколько слов о моих делах по поводу того, что Вы мне писали в последнем письме.

Я Вам очень благодарен за Ваши хлопоты и сообщения, но Вы должны иметь в виду, что теперь, сейчас я бы не был в состоянии выполнять какой-нибудь обязательной журналистической работы за исключением разве только переводов. Я страшно слаб, и мне необходимо долго и прочно отдохнуть. Но переводить я бы мог начать сейчас же, как только покину службу, что произойдет, вероятно, в самом конце теперешнего года. Мог бы, пожалуй, даже начать такую работу и здесь в Нижнем, если бы получил, так сказать, определенный заказ; например: в настоящий момент крайне уместно и своевременно дать в русском переводе несколько статей Вагнера об искусстве, которые он писал, еще не остыв от революционной горячки 1848 года. К сожалению, у меня есть только Kunst der Zukunft [1527]; в случае хотя бы и не безусловного, но все-таки надежного предложения я бы мог выписать из Германии Kunst und Revolution [1528]; хотя я и не знаю этой вещи, но думаю, что при настоящих цензурных условиях она бы могла пройти: разумеется, я бы взял на себя в случае чего уломать Цензурный Комитет разрешить эту брошюрку. Kunst der Zukunft знаменитее и солиднее, чем Kunst der Revolution ; первая работа состоит из ряда небольших глав, каждая из которых могла бы составить фельетон в газете или статью в журнале; каждая глава представляет нечто законченное, так что «продолжение следует» не застает читателя врасплох. Книги Вагнера написаны с большою страстью. Не нужно забывать, что Ницше во многом ученик и последователь Вагнера-философа. – Пока я не ушел со службы, я бы не хотел вступать в переговоры с Чулковым, который, пожалуй, заподозрит, что я ухожу из цензуры, и сообщит Нижегородскому Листку ; между тем пока что – моя отставка – строжайший секрет. – 28 августа. Сейчас заметил в Вашем письме, что Вы будете в Москве не раньше первого сентября. Поэтому я подожду отправлять это письмо… NB . Чтобы не забыть, пишу Вам сейчас, что вчера Мельников просил меня напомнить Вам о книге, которую Вы у него взяли в прошлом году. Так как я раньше декабря не буду в Москве, то, может быть, Вы все-таки соберетесь к нам сюда в сентябре или октябре?? Это было бы великолепно; у нас чудные закаты; вероятно, нынешний год будет золотая осень; мы бы нагулялись и наговорились с Вами так, как нам в Москве наверное не удастся это сделать! Вот тогда Вы привезли бы и книгу с собою. Но если финансовые и иные соображения не позволяют Вам посетить Нижний, то все-таки подождите высылать сюда книгу: моя жена, может быть, будет в начале октября в Москве, тогда Вы с нею увидитесь и вручите ей книгу… Мельников после своей неудачной (чтобы не сказать больше!) женитьбы постарел, опустился и все более и более впадает в буддийский пессимизм в Нирвану в безразличие. –

31 августа. Получил письмо от Петровского, уведомляющего меня о своем наклоне к «гуманизму»… [1529]Я, отнюдь не желая иронизировать над очень милым и очень умным Алексеем Сергеевичем, не могу однако не заметить, что пока его «гуманизм» (в упомянутом письме) выразился в пророчестве (которым согрешил и Ницше) о наступлении классического периода войн, и для первоначала Петровский с истинно-ангельским сладострастием Алексея Божия человека (или Алексея Карамазова [1530]; помните о мучениях и компоте [1531]) – швыряет друг на друга англичан и германцев… [1532]Простите за пересол о Петровском; я его очень люблю и вовсе не собирался на него злиться: это нечаянно; однако что же это? Qui s’excuse, s’accuse… [1533]умолкаю. Скажу только, что странное последствие перехода в гуманизм это воинственно-пессимистическое настроение… Далее. Петровский рекомендует мне Вашу статью «Химеры», за которую дает Вам орден Ницше первой степени (он выражается несколько иначе, но я щажу Вашу скромность) [1534]; та ли это самая статья, которую Вы «выкрали» из своего письма, чтобы своевременно «выкрикнуть» новые «схемки»? [1535]Если да, то я с своей стороны поздравляю Вас с орденом, так как (я уже говорил Вам в начале этого письма) Вы (независимо от принадлежности высказываемых взглядов) – совершили в моих глазах некий кунстштюк: Вы создали образчик мистического политизирования, от которого не отдает никаким назойливым запахом. Наконец, Петровский говорит о статье господина Иванова ( Тантал ) и называет оную «поистине сверхчеловеческой (по месту, времени, лицам, образу действия и образу написания)»… [1536]Я в полнейшем недоумении, ибо, простите, я раскусил Вячеслава и нашел что это просто обезьяна : очень умная хитрая искусная, тщательно скрывающая свой хвост, хотя при случае и цапающая и этою пятою конечностью; обезьяна очень витиеватая и притом витиеватостью, так сказать, многогранною: с одной стороны – нечто византийское; с другой – нечто шопеновское, с третьей – нечто парижское; с четвертой – ницшевское (последнее взято в тех своих элементах, которые я бы назвал несколько дерзко: ухарскими ); с пятой – нечто калиостровское; с шестой – нечто… одним словом, очень много ужимок и прыжков [1537]и очень часто таких, которые свидетельствуют о томительном романтическом желании прыгнуть выше своего зада. – Впрочем, Тантала я не читал, но глубоко убежден, что по прочтении буду страдать жаждою по истинному дионисизму и голодом по истинному аполлинизму… – Мессеру Иванову надлежит изжить множество веков, множество раз умереть и вновь родиться для того, чтобы путь от Дарвина к Ницше, от обезьяны до сверхчеловека оказался у него за спиной. К счастью для читателей этого и следующих поколений – все люди смертны, а Иванов – человек (хотя и обезьяна). –