Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Из Вашего письма вижу, что Вы вступили на путь истины (с моей точки зрения). Льщу себя мыслью, что Ваша встреча со мною, постоянно тащившим Вас за фалды студенческого мундира, когда Вы слишком отдавали себя в распоряжение мистицизма и декадентства, содействовала тому, что Вы вовремя обратились к «человеку». Думаю также, что некоторую роль в этой, как Вы говорите, «эволюции» сыграли… японцы… Нет, решительно надо поставить памятник в России – японцам; в Германии – Наполеону… [1469]Дело в том, что… за несколько дней до получения Вашего письма я собрался было написать Вам приблизительно нижеследующее: дорогой Борис Николаевич! Хотя вообще избранные натуры должны держаться в стороне ото всякой политики, должны брезгливо относиться к революции, но есть моменты в жизни народа, когда даже аристократичнейшее существо, если оно в то же время чувствует себя детищем этого народа, обязано, презрев всякую чистоплотность, преодолев отвращение, принять то или иное участие хотя бы в революции; даже Гёте благословил немецкое оружие на борьбу с обожаемым им Наполеоном, когда вспыхнула война за освобождение [1470]. Вот что я хотел Вам написать незадолго до получения Вашего письма; но не писал, т<���ак> к<���ак> не знал, в какой форме, в каких выражениях обратиться к Вам с таким воззванием… Ваше письмо, в котором Вы говорите об «антропургической» эволюции и о « Х. Б. Б. » [1471](подробностей об этом союзе не знаю), – облегчило мне задачу: оказывается и взывать не надо, а только откликнуться.

1) Пожалуйста, пришлите мне Ваше письмо, которое Вы написали и не отправили за отсутствием презренного металла. Узнайте, собирается ли к нам в июле Алексей Сергеевич и если да, то при встрече с ним передайте это письмо ему, дабы избежать расходов [1472]. Может быть, и сами соберетесь??

2) Если не трудно и безопасно, напишите кое-что о « Х. Б. Б. » Впрочем, не настаиваю.

3) Вы пишете: «человека забыли и всякие – исты и мистики равно, и даже Ницше со своим сверхчеловеком ». Разумеется, отчасти это так: Ницше несколько пересолил; некоторая disgregatio [1473]в его инстинктах, его кровях, воспринятых им элементах, привела его к надрыву и сверх-человеку; вот где сказался его полонизм (если только верно, что некоторые отдаленные предки его были поляки); но все же Ницше настолько германец, что не мог не внести поправок (хотя и не успел их оформить для печати) в свое учение о сверхчеловеке, и этими поправками он сблизил свою доктрину с гуманизмом. Я пишу об этом – несколько изумленный; – ведь Вы получили от меня, кажется, два (если не три) письма, где я подробно касаюсь тех мест биографии (недавно вышел последний том), где сестра-автор опровергает лжетолкования разных напыщенных ницшеанцев, доведших до карикатурности учение о сверхчеловеке [1474].

4) Меня призовут на службу 25 июня. Возможны четыре случая: 1) полное освобождение; 2) новая отсрочка; 3) признание годным, для выполнения нестроевых должностей; 4) признание безусловно годным. Последнее едва ли, но sub [1475]3 – возможно, и меня могут услать в качестве начальника эшелона или поезда и т. п. Это будет ужасно!!! Я просто не хочу!

5) Надеюсь, что здоровье Вашей мамы восстановилось. Пожалуйста, передайте ей привет от Анюты, меня и Коли… [1476]А еще поклонитесь от меня (как пишут в деревенских письмах) Маргарите Кирилловне [1477]: скажите ей, что только внезапный переезд мой в Нижний-Новгород не дал мне воспользоваться ее любезным приглашением бывать у нее… А еще поклонитесь Сергею Михайловичу… [1478]А еще поклонитесь Сергею Ивановичу Танееву от Коли. Кстати, как могло случиться, что Вы подействовали живительно, гальванизировали эту «сухую материю»? Вы совершили чудо? Ведь это не человек, а контрапунктическая машинка! Впрочем, он заслуживает всяческого уважения.

В-шестых – до свиданья! Будьте здоровы и шествуйте благополучно и энергично по пути гуманизма… На досуге обязательно займитесь немецким языком, без него для Вас будет только наполовину понятен как Гёте, так и Ницше, так и немецкая музыка (т. е. вся музыка) и многое другое. Крепко жму Вашу руку. Горячо любящий Вас Emil.

А прапорщик запаса полевой пешей артиллерии Э. К. М. освобождается от военной службы по болезни [1479].

Получили ли Вы мое письмо (заказное)? [1480]

Дорогой Борис Николаевич, бесконечно рад Вашему приезду [1481]. – Приезжайте поскорее и как можно на бóльший срок. Ждем оба. Ваш Э. М.

Советую выехать в четверг скорым (стоимость билета одинакова) или в среду с почтовым… [1482]Тогда, может быть, Вы еще застанете здесь Колю… [1483]Только не с товаро-пассажирским.

Письмо получил и сейчас же ответил открыткой, приглашающей Вас выехать в среду или четверг [1484]. Опасаясь, что она не дошла, повторяю приглашение. Коля сегодня уезжает. До свиданья. Ждем Вас с нетерпением.

В ответ на Вашу радостную для меня открытку ответил немедленно открыткой, приглашающей Вас к нам сейчас же; два дня спустя опять написал открытку с таким же приглашением; обе были отправлены по Вашему московскому адресу [1485]. Еще раз выждав время, достаточное для Вашего сюда приезда, пишу третью в имение [1486]. Ждем Вас с нетерпением каждый день; просим приехать надолго. Если не можете сейчас или вовсе, напишите на случай, что кто-н<���ибудь> еще затеет сюда собраться.

Ваш Э. М.

Только что вернулся от М. К. Морозовой [1487], куда совершенно неожиданно попал вместо Вас: моя судьба вечно все путать. С глубоким прискорбием должен отложить мое желание и глубокое удовольствие видеть Вас, дорогой Эмилий Карлович, но принужден ехать в деревню уже потому, что… денег осталось только до деревни. Если позволите, осенью надеюсь непременно быть у Вас в Нижнем, c каждой неделей у меня растет потребность Вас видеть, с Вами говорить, а пока… сердито ругаешь бумагу за то, что она не способна передать хотя бы тысячную долю того, что рвется из души к Вам навстречу. Из всех, кого я знаю, Вы для меня едва ли не самый близкий друг, кроме… одного, двух… Вот почему теперь, когда я весь разделился на 1) манекена, способного валять разговоры с кем угодно и на какую угодно тему, 2) на человека, который может говорить молчанием с близкими, – вот почему теперь мне особенно трудно писать, ибо эпистолярный стиль совершенно не допускает откровенной интимности, какая вспыхивает в разговоре. Я пишу Вам, я сержусь, что не могу Вам написать горы бумаги, и с… грустью обрываю письмо. Дорогой Эмилий Карлович, Христос с Вами. Вы мне – совсем родной. Не забывайте меня. Я всегда о Вас помню. Спасибо за любезное приглашение. Радуюсь еще и еще Вашему освобождению от солдатчины [1488]. Я до 15-го августа в деревне [1489].