Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Увы! Мне некогда заняться этим, пока я – цензурую. Да и не знаю, сумею ли? Боюсь, что безграмотен.

Ницше любил и уважал искренних христиан. Один из таких сказал как-то, что для современного христианства вечным упреком будет тот факт, что такой человек, как Ницше, не мог быть христианином. Итак – неудовлетворенность христианством как раз вследствие глубочайшей религиозности, которою он отличался с самого раннего детства. – «Двенадцати лет» (пишет он одному другу) «я видел Бога во всем его сиянии»… [1424]Бог это море; человек это озеро, соединенное с морем проливом (я и отец – одно); надо запрудить (временно?) пролив… чтобы подняться выше… – Это богоборство потомка жрецов. ( NB . Предки Ницше были пасторами, как со стороны отца, так и матери). Ко Христу Ницше до конца сохранил, по свидетельству сестры, нежную любовь. Он очень не любил апостола Павла… [1425] –

«Когда я был молод» (пишет Ницше в еще не изданном своем Ecce Homo, написанном для сестры и для немногих друзей, но не для печати) [1426], «я встретил одно опасное божество, и я бы никому не хотел поведать о том, что пробежало тогда по моей душе как хорошего, так и дурного. Тогда я своевременно научился молчать, а затем понял, что надо научиться говорить, чтобы надлежащим образом уметь молчать; что человек с задними мыслями нуждается в передних, как для других, так и для себя; ибо последние необходимы ему как для того, чтобы отдохнуть от самого себя, так и для того, чтобы сделать возможным совместную жизнь с другими» [1427]. Ницше, как он сам говорит, надел «маску». Он разгуливал по Европе в качестве отставного профессора, скромного ученого, всегда со всеми любезного, разговорчивого, безукоризненно, хотя и очень небогато, одетого… (Оказывается, он еле-еле сводил концы с концами). В его внешности было что-то военное; это при мягкости и невероятном аристократизме и изяществе; «Незнакомый друг» «старинной осанки», «должно быть, военный в отставке»; «в шинели, отделанной выцветшим мехом» [1428]; он часто походил на созданный Вами образ.

Говорят, перед смертью мгновенно пробегает в воображении вся жизнь… Перед самою болезнью Ницше написал как бы автобиографию Ecce Homo. Она будет издана после смерти всех его сверстников. – Последний год его творческой и сознательной жизни (1888) был преисполнен всяческих неудач и неприятностей. Его начали травить вагнерианцы и философистеры. А друзья, к которым он был, впрочем, даже по словам самой сестры, не совсем справедлив в своем раздражении, за последнее время редко вступали с ним в общение. Не только непонимание со стороны некоторых из них и небрежное невнимательное чтение его произведений со стороны других, но и вполне основательное огорчение по поводу его чрезмерных злобных и часто несправедливых нападок на все немецкое послужило причиной к одному разрыву и отчуждению за другим. Впрочем, я не хочу сейчас здесь касаться этих непонятных и неприятных (слишком человеческих) выходок Ницше. Его страдание искупило бы и не такие грехи и недостатки. Покинутый всеми, вдали от своего единственного друга – сестры, – он яростно защищался от нападавших на него со всех сторон гномов, но один из них нанес ему жестокий удар, который окончательно подорвал его силы. Некто написал ему анонимное письмо, в котором сообщалось о мнимой измене сестры его взглядам и упоминалась какая-то анонимная статейка о Заратустре , будто бы сочиненная с ведома и с согласия сестры ее мужем Ферстером. – Ницше в глубочайшем отчаянии написал Ферстеру письмо, которое заканчивалось словами: «Я беспрестанно принимаю снотворное, дабы заглушить боль, и все-таки не могу спать; сегодня я приму столько, чтобы потерять рассудок» [1431]. Этого письма, вслед за которым Ницше действительно потерял рассудок, Ферстер жене не показал; но он пять месяцев спустя после того как Ницше заболел – скончался [1432], и жена нашла у него это письмо – (Вскоре после того она возвратилась в Европу и посвятила себя уходу за братом). – Ницше последние годы страдал от бессонницы и принимал хлорал и еще какое-то таинственное, медицине не известное, средство, которое ему подарил случайный знакомый голландец (не летучий ли?) [1433]с острова Явы. Средство это, по его собственным словам, было настолько сильно, что одной капли было достаточно, чтобы впасть в глубокий и продолжительный сон, а если принять две капли, то перед сном впадаешь в необычайно радостное пьяное настроение; от такого приема Ницше однажды начал хохотать до упаду и, упав на ковер, корчился в судорогах от смеху; NB средство это отнюдь не опий; после него не остается ни следа слабости и упадка сил. – Так как впоследствии из расспросов первых свидетелей болезни Ницше сестра его узнала, что он очень долго и страшно до безумия хохотал, то совершенно очевидно, что, написав вышеупомянутое письмо к Ферстеру, Ницше просто отравился этим неизвестным средством; это предположение косвенно подтверждается также и тем, что врачи только по аналогии констатировали у него паралич, так как далеко не все симптомы этой болезни были налицо, да и развитие ее было совсем sui generis [1434]; некоторые врачи основательно сомневались, паралич ли это? [1435]Скорее это был результат отравы неизвестным зельем (летучего) голландца??? Странное было здоровье у Ницше (медленное кровообращение, неизменная трезвость и прозрачность рассудка, тонкие и крепкие нервы, безукоризненные зубы и густые волосы), странная и болезнь, не поддающаяся ни лечению, ни определению. Всю жизнь ни болен, ни здоров; падение с лошади, дифтерит, дизентерия, болезнь глаз, желтуха, мигрени, инфлуэнцы, бессонница и при этом неизменно цветущий вид; даже и во время «сумасшествия»; почти до последнего года жизни. – Итак, что он отравился голландским зельем – очевидно. Это произошло в Турине в последние декабрьские дни 1888 года. Вероятно, он несколько раз помногу принимал голландских капель, так как много и долго хохотал. Затем после сна он вышел на улицу, но упал у подъезда и был отнесен в свой номер служителями отеля и положен на диван, где он пролежал молча и без движения двое суток; затем встал и начал страшно громко играть на рояли. Потом, разговаривая сам с собою, опять вышел на улицу и шатался опять очень долго не возвращаясь домой.