Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

29 марта. (Письмо Ваше получил, но о нем – после). Саломэ не поняла Ницше вовсе. Его полифонию она сочла за дисгармонию; его высшую свободу (совпадающую с необходимостью: amor fati [1390]) за обыкновенную польскую анархичность; amor fati – за обыкновенный (неразумный) фатализм.

По поводу Сверхчеловека надо сказать, что недоразумению содействовал отчасти сам Ницше гиперболическим выражением в Заратустре Niemals noch gab es einen Uebermenschen [1391]. Ницше в письмах, разговорах и набросках отрицает связь идеи о связи как с дарвинизмом, с одной стороны, так и с сверхчувственностью, с другой. Сверхчеловек вовсе не особая высшая порода людей (каких никогда не было) и вовсе не ангел или демон, антихрист или богочеловек, а скорее человеко-бог, до божественности удавшийся человек. Таким был, по мнению Ницше, например, Гёте. Надо сделать так, чтобы сверхчеловеки, соединяющие силы с утонченностью, не гибли, как теперь среди массы обыкновенных; чтобы не только гении, но и негениальные сверхчеловеки были на виду.

Как Вы знаете, Ницше обдумывал свои произведения во время прогулок по горам. Хотя он и избегал встреч в это время, но некоторым удавалось случайно видеть его, и они передавали восторженно об его необычайно просветленном виде. Одна старая дама, его знакомая по курорту, наивно (это-то и ценно) заметила, рассказывая о такой встрече с ним: он похож на Жениха, смотрящего на Невесту. – А я похож на сумасброда. До такой степени спешу Вам выложить почерпнутое из биографии Ницше, что не досказываю ничего до конца. – До сих пор (по мнению Ницше) мы могли наблюдать тип сверхчеловека очень редко, да и то большею частью тогда, когда он бывал озарен гением (следовательно: гениальность и сверхчеловечество – два качества, могущие совпадать и не совпадать в одном лице); надо создать такие условия, что<���бы> тип сверхчеловека, ныне забиваемый ему противоположным типом, проявился всюду. – Теперь опять о Женихе и Невесте. У Гёте есть стихотворение «Mailied» [1392](начинается: «Zwischen Weizen und Korn», «Между пшеницей и рожью»). С первого взгляда самая обыкновенная песенка. Но это только с первого взгляда. Коля вынул из этого стихотворения такой изумительный музыкальный образ [1393], что… когда я читал о Вашей Царь-Девице, этот образ не переставал звенеть в ушах моей души (или в душе моих ушей)… Попросите при случае Колю наиграть этот «Mailied». –

Некто С. Протопопов, сотрудник Нижегородского Листка , написал большую статью об А. Шмидт, где рассказал все ее эзотеризмы (например, ее символ веры: И неизменно на небесах пребывающего и вторично на землю сошедшего и воплотившегося в лице Владимира Соловьева – человека от рождения, ставшего Богочеловеком в 1876 году при явлении ему Церкви в пустыне египетской и скоро грядущего со славой судить живых и мертвых. Его же царствию не будет конца); рассказывает подробно, как Анна Николаевна видела Христа в одной церкви во время обедни, как после этой «галлюцинации» она впала в религиозную «манию» и вообразила себя евангельской Марией; как познакомилась с Вл. Соловьевым и т. д.; с позитивною благонамеренностью изумляется, как мог мистицизм в ней мириться со свободомыслием!! Удивляюсь, как могла Анна Николаевна откровенничать с такими ослами. Вот до чего доводит одиночество. Вчуже унизительно было читать эту статью. Конечно, я ее дозволил к печати, но написал privatissime [1394]письмо редактору, где объяснил ему, что статья – неприлична, что нельзя доводить свой «позитивизм» до бесцеремонного обращения с тайнами, доверенными в частной беседе, считая всякие стеснения излишними только потому, что эти тайны не политические, а мистические, следовательно якобы мнимые. Конечно, я писал подробнее и вразумительнее, нежели Вам. Письмо подействовало. Статью не поместили [1395]. – Кто этот философ (до ужина и после ужина)? Фохт? Трубецкой? [1396]А поэт (четвертый после Пушкина, Лермонтова, Фета)? Брюсов? Бальмонт?? – Читал последние стихотворения Бальмонта «а я мексиканец жестокий!» [1397]; он стал не только мексиканцем, но и (в самых своих последних стихотворениях) верным подмастерьем Пушкина; какая-то благородная простота, раньше этого не было! «Хорошо бы всех немцев переселить в Мексику», – сказал где-то Ницше, – «они выработались бы в совершеннейшую расу; им недостает юга» [1398]; шурин Ницше Ферстер устроил немецкую колонию в Парагвае [1399]. Знал обо всем этом вампирная пиголица Бальсонтис, когда собирался в Мексику? [1400]«Вопросы Жизни» – скучны [1401]; «Мир Искусства» не выходит [1402]; «Весы» я не получаю. Выходят ли они? Пишете ли Вы где-нибудь и где именно? Вторично еще не прочел Вашей симфонии [1403]: дал прочесть Мельникову; он еще не возвращал… – Мельников читал как-то историю религий, где в главе о Заратустре сказано [1404], будто представители религии последнего думают, что второго Заратустру будут звать Нитшея; а знаете, что по-польски значит Nietzky? – нигилист. Простите, что я болтаю de coq-à-l’âne [1405]. – Продолжаю о Вашем письме. Что это за дуэль: всамделишняя или символическая? – Очень жаль, очень, очень жаль, что Вы не скоро можете собраться ко мне. Имейте в виду, что в июне будет гостить Коля; 25 июня меня призовут на военную службу.

3 1 марта. Сейчас еще раз перечитал Ваше письмо. 1) Декадентство есть расколотое ницшеанство. 2) Философистерство есть расколотое кантианство. Конечно, зачатки обоих уродств были в Канте и Ницше; вот почему необходимо как можно полнее детальнее реальнее воссоздать в своем воображении образ того и другого, дабы вылечиться. Я намекаю не на Вас; Вы слишком сильны и оригинальны, хотя и затронуты, задеты с обеих сторон; вот я боюсь за Вашу разработку отвлеченных основ ее (Грядущей Царь-Девицы) реальности в приложении к общегосударственным вопросам. – Вы поймите: я живо ощущаю и сочувствую Вашим переживаниям и прозрениям; меня всегда радует эта неутомимость Вашего всматривания и вслушивания; но я начинаю бояться, когда Вы слишком скоропалительно начинаете сооружать вокруг этого ; я пишу Вам отнюдь не для того, чтобы Вы больше ко мне не «заявлялись» с подробностями «теогнозии»; напротив: милости просим; безо всякого стеснения пишите мне все ; я уж буду знать, куда что положить; в случае, на мой взгляд, опасности для Вас я немедленно предупрежу Вас. –

А пока могу только сказать: торопитесь не очень. – Очень важно, чтобы Вы были здоровы и долгодолгодолговечны. Старайтесь быть спокойнее. Когда будете писать мне о самых эзотерических своих опытах и надеждах, то пишите так, как будто Вы разговариваете с самим собою. Это, конечно, гораздо труднее, нежели писать так, как будто диалогизируешь с декадентом или философутиком. Но не невозможно для Вас с Вашим дарованием. – Когда Вы разговариваете со мной, то происходит извинительное смешение всех стилей и бесстильностей, извинительное потому, что тут же можно поправить и выяснить. Почти так же Вы и пишете мне, и это почти так же извинительно и неважно. Но с собой Вы говорите иначе, иначе, нежели в своих стихах и статьях. Кое-что из симфоний есть как бы разговор с самим собой. – Пожалуйста, уведомляйте меня о каждой Вашей попавшей в печать литературной работе; я больше не слежу за журналами. До свиданья, дорогой мой! Привет Вашей маме от Анюты [1406]и меня. Горячо любящий Вас Э. Метнер.