Александр Лавров - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Только Ваши чудные стихи, дорогой Борис Николаевич, могут служить поддержкою для воображения, когда оно пытается создать образ гениального Фрица, в безумии блуждающего по туринским улицам… Когда мы с Анютой [1439]дочитали вчера биографию Ницше, я взял Золото в лазури и закончил вечер декламированием Ваших стихов.

Утешившись, вероятно, от ходьбы на улицах, Ницше возвратился в свой номер и сел писать сначала письма всем друзьям; своим безукоризненным почерком с совершенно правильной орфографией, не путая адресов; только он писал иногда умершим: Шопенгауэру, Вагнеру, Бисмарку; а подписывал свои письма «Der Gekreuzigte» [1440]или «Dionysos»; затем он писал различные фантазии; к сожалению, их впоследствии уничтожили, так как думали, что он может выздороветь; но кое-что осталось. Так он пишет, что настал момент синтеза Христа с Дионисом, что он, Ницше, этот воплощенный синтез, разорванный своими врагами, бродит на берегах реки По. Одно из писем, подписанное «Der Gekreuzigte» и адресованное его другу профессору Овербеку, побудило последнего немедленно выехать в Турин. Сначала его поместили в психиатрическую клинику, а затем передали на попечение матери, жившей в Наумбурге. Через год только приехала из Америки сестра. Он встретил ее на вокзале с цветами в руках и назвал ее детским прозвищем «mein liebes Lama» [1441]. Когда умерла мать – переехали в Веймар [1442], в тот дом, который я, к сожалению, видел только снаружи. –

Годы в Веймаре – это счастие. Иногда сестра плакала. Тогда он спокойный радостный величественный говорил ей: почему ты плачешь, сестра моя; ведь мы вполне счастливы… – Больной, он помнил из прежней жизни только хорошее. Когда вспоминал о Вагнере, то повторял: как я любил его! – Он читал и, когда ему подавали новую книгу, он говорил, улыбаясь: а когда-то ведь и я писал недурные книги!.. – Он носил белый талар и своим взором, обращенным вовнутрь, походил на им самим созданный образ Гераклита [1443]. –

Он как новый Христос, просиявший учитель веселья. – И любя и грустя, всех дарил лучезарностью кроткой [1444]. –

Он был необыкновенно кроток и нежен со всеми, кто навещал его. Сестра приводит по этому поводу два отрывка Lichtenberger’a и баронессы Ungern-Sternberg, последняя описывает, как Ницше слушал музыку: «это зрелище для богов, которое мне суждено было видеть», – говорит она [1445].

9 апреля 1905 года. – Как поживаете? Чтó пишете? Дорогой Борис Николаевич! Вы обязательно сообщайте мне №№ тех изданий, где помещены Ваши работы. При ограниченности моего досуга и при медленности темпа моей духовной энергии я нахожу возможным следить только за Вами; остальные «новые» русские меня менее интересуют.

Я очень рад, что чувствую себя все менее и менее русским. Иначе я бы очень, очень страдал от того, что теперь происходит [1446]. Здесь я не мог бы, подобно Вам, так отрешиться от «политики». Ваши общественные инстинкты как-то в стороне от государства. Кстати, Ницше мечтал об основании монастыря на берегу Средиземного моря; не раз при этом он говорил буквально об… аргонавтах. Вообще поразительное совпадение нередко между Вашими (нашими) переживаниями и его. Но… но с брюсовщиной и бальмонтовщиной он имеет общего немногим больше, нежели с горьковщиной. Некоторые его страницы прямо в «морду» бьют Валерия Яковлевича и Константина Авксентьевича [1447], так же как и Алексея Максимовича. –

Habent sua fata… mediocres [1448]. Как будут изумляться через два-три десятка лет, что Максима Горького и Римского-Корсакова считали гениальными, потому… что они пострадали за «правду» [1449].

Послезавтра на страстной приезжает на две недели Коля [1450]. – Это установилось уж как неизменное правило: в праздники он в Нижнем. Жить нам врозь становится все более и более невыносимым. Я не дождусь и в то же время боюсь того момента, когда упразднят цензуру. Боюсь потому, что решительно не знаю, чем «снискивать пропитание». Не дождусь – потому, что мы уедем тогда втроем в Германию. А Борис Николаевич приедет к нам в гости? Надеюсь, впрочем, что Вы и до Германии приедете к нам в Нижний?! Летом? Поклон Вашей маме. Ваш Э. Метнер.

Н. Новгород. 1905 г. Со светлым праздником поздравляем Вашу маму и Вас [1451]. Метнеры.

Получили мое письмо? [1452]

Как мне писать Вам? Я так виноват перед Вами [1453]. Но ужас усугубляется оттого, что я уже Вам ответил длиннейшим письмом, чуть ли не целой статьей, запечатал в огромный конверт, и представьте – в ту пору у меня иссякли деньги, и я должен был ждать их, чтобы послать. Потом грянуло на меня множество дел, хлопоты по устройству разных собраний небольших кружков, хлопоты по учреждаемому обществу в память Вл. Соловьева [1454], наконец устройство лекции Мережковского, которое тяжестью свалилось на меня [1455]. Во дни приезда Мер<���ежковских> я был у них чем-то вроде церемонимейстера, приводил к ним, знакомил. Наконец дела с « Х<���ристианским> Б<���ратством> Б<���орьбы> » [1456]и болезнь мамы: воспаление. Все это до такой степени заполонило, что письмо так и осталось неотосланным. И доныне оно лежит в Москве [1457]. Но я так часто мысленно к Вам переселялся, мой дорогой, милый Эмилий Карлович, так хотел бы с Вами беседовать. Зачем пространства смеют разделять людей! Неужели Вы долго еще пробудете в Нижнем, Эмилий Карлович! Кричу это почти с досадой, потому что хочу Вас видеть, и не могу даже писать!

О, мне близко Ваше настроение. Теперь во мне протекает какая-то эволюция, которую не умею оформить, но, кажется, от христианства (не от Христова) к… музыке, Ницше и переживаниям Хандрикова в Орловке … [1458]Я счастлив своей свободой и помышляю теперь теургию свести к антропургии. Я все больше и больше начинаю понимать, что такое человек : всякая религия мне кажется теперь иногда не целью, а средством найти самого себя , т. е. найти в себе человека (не сверхчеловека). Человека забыли и всякие – исты, и мистики равно, и даже Ницше со своим сверхчеловеком.

Человеческое – это вечное Христово чувство без отнесения его к Богу. Культ Христова чувства во имя его самого во мне и для меня. Иногда меня страшит срывом путь человека, ибо из всех путей это наиболее тернистый. Я – средство, но я же и цель. Я как средство – эмпирич<���еский> человек, я – как цель – Бог. Дорогой Эмилий Карлович, что, как Ваша повинность? [1459]