Ингеборг Бахман - «Время сердца». Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана

Тебя, быть может, порадует, если я сообщу, что о тебе здесь иногда спрашивают, не так давно мне даже пришлось дать твой адрес совершенно незнакомым людям из Граца [12] Вероятно, речь идет о поэте и переводчике Максе Хёльцере (1915–1984). В 1950 году он вместе с Эдгаром Жене издал альманах «Сюрреалистические публикации», в который включил стихи и переводы Целана. , чтобы их не расстраивать. А у малышки Нани и у Клауса Демуса [13] Нани Майер, школьная подруга Бахман, и ее муж, поэт и историк искусств Клаус Демус (р. 1927), — ближайшие друзья Пауля Целана, с которыми он познакомился в конце своего пребывания в Вене. по-прежнему светятся счастьем глаза, когда разговор заходит о тебе.

Теперь я хорошо понимаю, что ты правильно сделал, уехав в Париж. А что ты скажешь, если я осенью вдруг тоже там объявлюсь? Мне обещают дать стипендию в Америку или в Париж, после того как получу степень. Даже не верится. Это было бы слишком прекрасно.

О себе рассказывать почти нечего. У меня очень много работы, диссертация движется к концу, кроме того, пишу для газет, для радио и т. д., пишу много больше, чем прежде. Пытаюсь не думать о себе и с закрытыми глазами добираться до смысла того, что, собственно, имеется в виду. Конечно, мы все живем в большом напряжении, не можем освободиться и ищем окольных путей. Но я иногда от этого делаюсь совсем больной, настолько, что опасаюсь — в какой-то момент мне не выдержать.

На прощанье скажу — твоя записка, которую ты вложил в мой медальон, никуда не затерялась, хотя в медальоне ее давно больше нет; я думаю о тебе и все еще слышу тебя.

Ингеборг.

Вена, конец мая — начало июня 1949 года (?)

Недописанное письмо.

Пауль, дорогой Пауль!

Я тоскую по тебе и по нашим с тобой сказкам. Что мне делать? Ты так далеко, и мне теперь мало твоих приветов в открытках, хотя до недавнего времени мне их вполне хватало.

Вчера Клаус Демус принес твои стихи, которых я прежде не знала, три из них — совсем недавние. Невыносимо, что они попали ко мне таким вот окольным путем. Прошу, прошу тебя, не надо так. Ведь хоть что-то должно же оставаться и для меня.

Я умею читать их лучше, чем другие, потому что встречаю в них тебя с тех самых пор, как больше не стало нашей с тобой Беатриксгассе [14] Бахман снимала комнату в квартире по адресу Беатриксгассе 26 до июня 1949 года. . Все говорит мне о тебе, я погружаюсь в стихи и разговариваю с тобой, обхватываю ладонями твою чужестранную темную голову и хочу сдвинуть камни с твоей груди, разжать твою руку с гвоздиками [15] Аллюзия на заключительную строку стихотворения Пауля Целана «Девкалион и Пирра»: «Пусть придет человек с гвоздикой!» В переработанном варианте стихотворение получило название «Поздно и глубоко», переписана была и заключительная строка: «Пусть придет человек из могилы!» и услышать, как ты поешь. Со мной не произошло ничего такого, что вдруг побудило бы меня думать о тебе больше. Все как всегда, у меня есть работа и успех, меня вроде как окружают мужчины, но это не имеет значения: ты слышишь, свет и мрак чередуются друг с другом, и дни пролетают словно миг…

Париж, 20 июня 49 года

Ингеборг!

Нет, в этом году я приеду «неточно» и с опозданием. Но, может, лишь потому что хотел бы: пусть никого, кроме тебя, не будет, когда я поставлю маки, очень много маков, и память, памяти тоже не меньше, — два больших сияющих букета — на твой накрытый к дню рождения стол. Вот уже несколько недель я предвкушаю этот момент.

Пауль.

Вена, 24 июня 1949 года

Ты, любимый!

Я вовсе и не думала об этом, и вот сегодня, накануне — в прошлом году ведь все так и было, — ко мне в самом деле прилетела твоя открытка, влетела прямо в сердце, да, именно так, я люблю тебя, я об этом ни слова не говорила, тогда… Я снова почувствовала запах маков, сильно, очень сильно, ты восхитительно колдовал тогда, мне никогда не забыть твоего волшебства.

Порой я хочу только одного: уехать отсюда, в Париж, почувствовать, как ты трогаешь мои руки, как ты всю меня трогаешь — цветами, а потом снова не знать ни о чем — ни откуда ты пришел, ни куда уходишь. Для меня ты родом из Индии или из еще более далекой, темной, смуглой страны, ты для меня пустыня, и море, и все, что есть тайна. Я по-прежнему ничего толком не знаю о тебе и потому часто боюсь за тебя, мне невозможно представить, что ты вынужден делать то же самое, что мы, другие, делаем здесь, мне хочется иметь замок для нас двоих, и чтобы ты пришел ко мне и был моим заколдованным господином, и там будет много-много ковров и музыки, и мы откроем для себя любовь.

Я часто размышляла о том, что «Корона» — твое самое прекрасное стихотворение, оно самым совершенным образом предугадывает то особое мгновение, когда все обратится в мрамор и будет навсегда. Но мне здесь не придет «время» [16] Аллюзия на строки стихотворения Целана «Корона»: «Теперь время, чтоб время пришло» (Перевод В. Барского). . Я жажду чего-то, что мне недоступно, все тут плоское и затхлое, обессилевшее и использованное еще до того, как им успели попользоваться.

В середине августа собираюсь появиться в Париже, всего на несколько дней. Не спрашивай, почему и зачем, но будь там для меня — всего на один вечер, на два, на три… Поведи меня на набережную Сены, мы будем долго смотреть в ее воды, пока не превратимся в маленьких рыбок и не узнаем друг друга вновь.

Ингеборг.

Париж, 4(?).08.1949

Ингеборг, дорогая!

Всего несколько строк, в спешке, чтобы сказать, как я рад, что ты приезжаешь [17] Ингеборг Бахман приехала в Париж только осенью 1950 года. .

Надеюсь, это письмо придет вовремя, и ты напишешь, когда прибывает поезд: можно ли мне тебя встретить? Или лучше не надо, я ведь не смею спрашивать, почему и зачем ты едешь?

Я полон нетерпения, любимая.

Твой Пауль.

Вот мой телефонный номер:

DAN 78–41 [18] Телефонный номер отеля, тогда у Пауля Целана не было своего телефона.

31, Рю дез Эколь

Париж, 20 августа 49 года

Моя дорогая Ингеборг!

Ты, значит, приедешь только через два месяца — почему? Ты этого не говоришь. Ты также не говоришь, надолго ли, не говоришь, получила ли стипендию. Пока что мы, как ты предлагаешь, могли бы «обмениваться письмами». А знаешь, Ингеборг, почему весь последний год я тебе так редко писал? Не только потому, что Париж загнал меня в тупик жуткого молчания, из которого я пока не выбрался; я, кроме того, не знал, что ты думаешь о тех коротких неделях в Вене. Как я мог это понять по твоим первым, в спешке набросанным строчкам, Ингеборг?