Даль Орлов - Место явки - стальная комната

Понятно, что я оставлял за собой право компоновать события и сцены, текстовые и фактологические данные источников в соответствии с собственной творческрой задачей, суть которой — восторг и преклонение перед русским гением.

Его прозрения и так называемые противоречия, его несравненная художественная мощь и, конечно, проходящие нередко по грани трагедии философские откровения взывают к пониманию и извлечению уроков. Верно замечено: может быть он у нас впереди.

Из открытого окна на втором этаже небольшого ухоженного дома доносились звуки пианино. Кто-то, не очень умело, но старательно выводил мелодию песни Сольвейг из «Пер Гюнта» Грига.

В палисаднике мужчина средних лет срезал высокие тюльпаны. Потрогает цветок, полюбуется и срежет, и с удовольстием посмотрит в сторону окна, откуда летят звуки.

А там, в комнате на втором этаже, девочка играла на пианино. Ее преподавательница Карин — красивая двадцатилетняя девушка — внимательно слушала.

— Не так, — сказала Карин нетерпеливо. — Это же Григ! А ты, как автомат. Ты представь себе: горы, снег, небо синее-синее… А внизу, в долине, на снегу, — домик. И Пер Гюнт его видит. А над крышей дымок. Значит, в домике тепло. А Пер Гюнту холодно. И он хочет туда дойти… Давай покажу!..

Девочка спрыгнула с сидения. Карин заняла ее место. Стала играть уверенно и сильно.

И почти сразу послышался шум железнодорожного состава. Поезд был виден из окна комнаты.

Немолодая женщина с хозяйственной сумкой вошла с улицы в палисадник. Услышав музыку, она гневно глянула на раскрытое окно, на мужа, срезающего тюльпаны:

— Опять!.. Я же просила…

Карин продолжала играть, когда рассерженная женщина ворвалась в комнату.

— Не надо Грига, Карин! Я же просила вас1 — возмущенно сказала она, закрывая окно, за которым громыхал состав.

На открытых платформах сидели развалясь, немецкие солдаты. Они ехали весело. Многие сняли каски. Кто-то закусывал, другие отпивали из фляжек, двое играли на губных гармошках, придерживая автоматы между колен.

— Пожалуйста — едут и едут. Вы хотите, чтобы они задержались у наших окон? — говорила женщина. — Вы неисправимы, Карин! Григ — норвежец, а Норвегию они захватили. Вы что, не знаете, какую музыку сегодня можно играть, а какую нельзя?!

Карин сложила руки на коленях:

— Хорошая музыка — это всегда, везде и для всех…

— Не надо обольщаться. Мы нейтральная страна, но это ничего не значит! Половина прохожих на улице — настоящие шпионы.

— Мы пропускаем их убивать, убивать страну Грига!

— Вы ничего не понимаете в политике.

— Я все поняла.

— Вы правильно поняли. Мы больше не нуждаемся в ваших услугах. У девочки все равно плохой слух. Ей не постигнуть ни запрещенного Грига, ни легального Вагнера.

Женщина порылась в сумочке и вручила Карин несколько денежных купюр.

— Спасибо, — сказала Карин.

Ранний вечер пришел на тихую городскую улочку в старом центре большого северо-европейского города. Светился подъезд небольшого театра с витриной у дверей. Сверху надпись: «Театр «Под горой».

Напротив, в тени от фонаря, стоял человек с фотосумкой на плече. За его спиной поласкалась на ветру старая театральная афиша. Поодаль, в переулке, он видел мотоцикл с коляской, с двумя седоками.

В подъезд вошла женщина с девочкой в красном платьице, и почти сражу же из театра группами и поодиночке стали выходить актеры.

Человек с фотосумкой слышал отдельные реплики.

— Завтра тридцатое, не забыл? — спросила Эрна, молодая женщина с броской внешностью, у молодых супругов Мишеля и Камиллы. — Можем получать карточки.

— Эти очереди, — вздохнула Камилла.

— Могу пойти без тебя, — предложил Мишель.

— Ой, иди рядом! — засмеялась Камилла. — На тебя положись!

Стен Экман, руководитель театра, стройный, лет под сорок мужчина, выкрикнул:

— До утра, друзья мои!

Вместе с Карлом Монсоном, высоким плечистым атлетом, они повернули в другую сторону.

В ту же сторону пошел старичок со скрипкой — Бруно Мильес.

Человек у афиши, после того как актеры миновали его, приподнял шляпу. В ответ на его жест два раза мигнула фара мотоцикла. Седок в коляске неторопливо раскрыл скрипичный футляр, извлек из него автомат и четким движением присоединил к нему патронный рожок В это время Камилла, с улыбкой посматривая на мужа, доверительно сообщила Эрне:

— Вчера я зазевалась, и он почистил картошку. Я ему про новые законы, что чистить картошку теперь запрещено, можно только отваривать, а он твердит, что его желудок так и не перестроился на законы военного времени. Хорошо еще квартиранта не было дома, никто не видел…

— Слышали, — сказала Эрана, — на мыло и кофе вводят карточки!

— Разве теперь кофе! — вздохнул Мишель. — Это, извините, помои…

Водитель мотоцикла включил двигатель. Тяжелая машина рванулась вслед артистам. Когда она поравнялась с ними, сидевший в коляске, не целясь, выпустил из автомата короткую очередь. На тротуар рухнули два человека. Мотоцикл резко прибавил скорость, стало видно, что задний номер его прикрыт куском брезента, и скрылся за углом. На мгновение все оцепенели. Потом бросились к упавшим.

Стен и Карл тоже услышали выстрелы и побежали обратно.

Мишель и Камилла лежали на тротуаре в нелепых позах.

Человек с фотосумкой неторопливо подошел к начавшей собираться толпе, достал аппарат и стал снимать — мелькала вспышка.

Стен недовольно посмотрел на него и приказал Карлу:

— Звони в полицию! Вызови «скорую»!

Женщина, которая недавно входила в подъезд театра с девочкой в красном платьице, повисла на муже-актере и твердила, заглядывая в его посеревшее лицо:

— Я же говорила, я же говорила…

Карл ворвался в вестибюль театра, задыхаясь, подбежал к телефону, набрал номер:

— Полицейское управление? На улице Тегнера, у театра «Под горой», двое убитых, — сообщил он в трубку.

Аксель Хольм, старший инспектор по уголовным делам городского полицейского управления, ужинал у себя дома вместе со своей дочерью Карин. В глазах Карин стояли слезы.

— Можешь поздравить, я снова безработная. У нас обнаружились творческие разногласия. Хозяйка считает, что Григ несовременен.

— Ее можно понять. Она боится.

— Немцы спокойно едут через нашу территорию, чтобы душить норвежцев, — продолжала Карин. — Это нейтралитет?

— Это политика…

— Стыдно.

— Благодари судьбу, — Хольм прошелся по комнате. — Мы здесь пьем кофе, а в эту минуту людей загоняют в крематории… В Польше, в Бельгии, в Германии… Миллионы людей — в пепел…

Карин закрыла лицо руками:

— Как выглядела моя мать? Почему у нас нет ее фотографий?