Василий Журавский - Большая судьба [Болгарские очерки и рассказы]

— Хоть и молод я был в ту пору, но меня избрали членом стачечного комитета. Пошли мы к хозяину. А он, не дочитав листка с нашими требованиями, скомкал его и разразился такой бранью, что у мужского уха барабанная перепонка могла лопнуть. Построились мы в цехах колоннами. У одного паренька было припасено красное знамя — под рубахой обмотался им… Солдаты стрелять не стали, а жандармы струсили, разбежались. Кто-то затянул: «На каторге тяжкой…», — и все подхватили. По пути в город к нам присоединились рабочие других фабрик. Наше шествие протянулось на целую версту.

Сливен объявил всеобщую стачку. Она продолжалась больше месяца. Руководил ею окружной комитет партии. Он организовал акцию продовольственной помощи городу в окрестных селах. Без крестьянского хлеба мы бы не выстояли. Детишкам нечем было заткнуть рот. Как ни щетинились фабриканты, а в конце концов вынуждены были пойти на уступки. Хотя и не по всем пунктам. Да дело-то в том, что наша организованная пролетарская сила взяла верх. У ткача еще больше укрепилась надежда на партию и вера в будущую окончательную победу. Вот так-то оно было!..

Пенев испытующе поглядел на девушек, словно обращаясь к ним с молчаливым вопросом: «Дошли до вас мои речи?» И, видимо, убедившись в положительном ответе, повторил твердо, с ноткой назидания:

— Вот так-то!..

Потом встал и подошел к секретарю парткома.

— Теперь тебе, Иване, полный резон дополнить нашу беседу. Расскажи-ка девчатам, как во время стачки ты, еще совсем зеленым парнишкой, целый воз муки нам подвалил!

— Было и такое дело, — ответил Бахов. — Слух о всеобщей стачке быстро облетел Балканы. Из нашего села — оно в двенадцати километрах от Сливена — несколько батраков работало на фабриках. Крестьяне, конечно, душою были с ткачами. Знали, как тяжко живет рабочий люд, возмущались произволом хозяев. Но о том, чтобы выразить боевую солидарность, разговора не шло. По тому времени в нашем селе еще не было партийной ячейки. Кто организует народ?! А крестьянин, как вы знаете, имеет свою особую психологию, частнособственническую. Когда стало ясно, что стачка затягивается, фабриканты и торговцы устроили рабочему классу «экономическую блокаду», — проще говоря, прекратили доставку хлеба и продуктов, позакрывали магазины. В городе началась голодовка. Кулаки окрестных сел решили этим воспользоваться, нажиться. Они стали возить в Сливен жито, муку и сбывать втридорога, обменивать у голодающих на последние вещи… Прихожу как-то я к отцу и говорю: «Давай, татко, и мы подзаработаем! Есть же у нас чувалов пять лишней муки». А он мне: «Неудобно бы вроде, сынок, на чужом горе строить свое благополучие. Это против закона божьего». «Но деньги где-то нам надо добывать, — настаиваю я. — Без обуви зимой останемся!» Поколебался батька и сдался. Нагрузил воз и снарядил меня в Сливен. Разведал я у знакомых, где размещается стачечный комитет, — и прямым ходом туда. Там мы и встретились с баем Петром, товарищем Пеневым. Ему-то я и сдал всю муку под расписку.

Не один я, конечно, оказался сознательным. Целые общины помогали ткачам. Смычка рабочего класса с крестьянством уже действовала. Во многих селах работали партийные ячейки… Возвратился я восвояси и кинулся отцу в ноги. «Полиция, — чуть не плачу, — конфисковала муку!» Съездил он меня разик кнутом через спину и сказал: «Врать не умеешь, сынок. Ежели это полиция, то она и лошадь с телегою конфисковала бы и тебя небитого не выпустила. Она, сынок, бьет людей ни за что, ни про что, а уж когда есть за что, — спуску не даст!» И с огорчением добавил: «Мешки-то были совсем почти новые!» «Мешки, татко, — сказал я, — люди вернут!» «Ну, коли так, то добро!»

Девчата смеялись до слез. Штилянов хохотал заливисто, по-юношески.

— А ты говоришь, частнособственническая психология!

Бахов закончил серьезно, с чувством:

— Когда меня принимали в партию — это было три года спустя после того случая, — вместе с рекомендациями к делу была приобщена расписка стачечного комитета!..

По заповедным тропам, где ходят лишь дикие козы, мы поднялись к вершине балкана. Иван Штилянов вызвался показать поляны, на которых 15 лет назад горели партизанские костры отряда имени Хаджи Димитра.

Под нами, в зеленой долине, макетом лежал белокаменный город. В самом центре его возвышалась монументальная гранитная фигура Хаджи Димитра, легендарного гайдука, сливенского уроженца, сложившего свою голову в жестокой битве с оттоманскими поработителями. Это ему великий Ботев посвятил свои бессмертные строки: «Кто в грозной битве пал за свободу — не умирает…» С именем Хаджи Димитра связана еще одна замечательная глава болгарской истории. На вершине Бузлуджи, где его отряд встретил свое последнее утро перед смертным боем, собрался в 1891 году, под сенью вековых буков, первый съезд Болгарской социал-демократической партии, звучал зовущий к битвам за свободу голос Димитра Благоева.

От городской площади звездными лучами разошлись широкие улицы, засаженные пирамидальными тополями, пики которых поднимались над островерхими черепичными крышами четырехэтажных зданий. Тут и там были видны строительные площадки, в опалубках лесов стояли массивные кирпичные каркасы. Вниз по руслу реки Асеновской поднялся огромный новый корпус текстильного комбината имени Георгия Димитрова.

— Раздается наш Сливен вширь и растет ввысь, — роняет Штилянов, обводя зачарованным взглядом долину. — Расправляет свои могучие индустриальные плечи. Один только комбинат имени Георгия Димитрова в минувшем году дал промышленной продукции больше, чем все текстильные предприятия буржуазного прошлого. А в третьей пятилетке наш Сливен увеличивает еще наполовину выпуск тканей. Широкие горизонты открываются!

Я слушаю Штилянова, и мне кажется, что отсюда, с высоты балкана, с плацдарма партизанской поляны, сливенский ткач и партийный вожак достигают своим оком горизонта времени, имя которому коммунизм!

1958 г.

Корабли несут по морям и океанам в другие страны славу своей родины!

Эти слова, достойные афоризма, принадлежат старейшему варненскому инженеру-кораблестроителю, которого молодое поколение называет «дедушкой болгарского флота».

Ныне трехцветный национальный флаг Болгарии реет на многих судах Черного моря. Ему салютуют в дальних портах трех океанов. А ведь еще недавно балканская страна хотя и имела выход к морю, но не считалась морской державой.

Кое-где люди не только не видели болгарского флага, но и не подозревали о его существовании.

Выдающийся болгарский писатель Алеко Константинов, предпринявший в конце прошлого века путешествие на американский континент, с горечью за судьбу родины рассказывает о своей встрече с нью-йоркским таможенным чиновником: