Дмитрий Бавильский - Невозможность путешествий

— Что вы, что вы, — говорит терапевт, вытаскивая из ушей затычки стетоскопа (когда я пришел в первый раз, она мне сказала, что очень уж ей моя фамилия знакома), — этот дедушка занимается врачеванием вот уже в третьем поколении! Но если вы хотели попасть к доктору Ли, то почему пришли во второй половине дня?

— Пришел так, как время мне сказали на рецепции. Они решили, видимо, совместить по времени иглоукалывание и диагностику.

— Значит, они там что-то напутали. Давайте переиграем.

…Вот и пошел мимо рецепции к Яну на иголки сдаваться.

Перед тем, как вколоть первую иглу, Ян начал осматривать левую часть моего лица и что-то тараторить.

Переводчика не было; пришлось отворить дверь палаты (№ 6) и крикнуть в пространство, чтобы кто-нибудь подошел перевел.

Медсестра Лена, обычно вытаскивающая после Яна иголки, прошелестела по коридору в бахилах, точно на коньках, мимо и сказала, что надо немного подождать.

И пока мы с Яном ждали, он что-то говорил, говорил…

Потом пришла переводчица, да не одна, а с каким-то Сергеем Андреевичем. Узнав мою фамилию, тот сказал, что она очень редкая, но известная. Что ж, я с этим постоянно сталкиваюсь в Чердачинске — услышав ее, многие медики сразу спрашивают, кем мне приходится Владимир Фавельевич. Спросил и этот человек в белом халате (сначала-то я его, несмотря на этот халат, за пациента принял)…

— Отцом.

— Ты знаешь, Ян, — через переводчика обратился Сергей Андреевич к китайцу, — отец этого прекрасного юноши — известный на всю Россию врач, профессор…

После чего (или мне это показалось?) Ян начал вставлять мне иголки особенно яростно, точно доказывая профсостоятельность на новом уровне знакомства. Вероятно, как имеющему заочное, но, тем не менее, непосредственное отношение к медицинской науке.

То ли он места уколов сместить решил, чтобы все время в одну и ту же точку не бить, то ли решил лечение ускорить, но сегодня иглы жалили особенно болезненно. Если обычно Ян вставлял иглы в нерв как саблю в ножны, то сегодня он как бы прокалывал мышцы, из-за чего боль примерно такая же, как если бы я прикусил скулу и она воспалилась.

— Вообще-то Ян говорит, — сказала переводчица, — что прогресс, извините за каламбур, налицо. Хотя, конечно, если бы вы параллельно принимали выписанные вам травки, выздоровление ускорилось бы…

— Извините, но для меня 15 тысяч — это все-таки большие деньги…

— Я понимаю, — Сергей Андреевич принял удар на себя («главврач», прочитал я наконец на кармашке его халата), — это, конечно, дорого… но травы лечат точечно и изнутри. Вы же пойдете к доктору Ли? А он, возможно, выпишет вам фитолечение тысячи на три-четыре…

— Ян спрашивает, что еще беспокоит? — обращается ко мне переводчица.

Да, говорю, глаз потихонечку приходит в норму, это хорошо, но вот язык, с онемения которого все началось за два дня до перекоса… как был нечувствительным, так таким и остался…

— Только, пожалуйста, — добавляю, — вы Яну этого не переводите! В прошлый раз, когда я ему про язык сказал, он мне иглу в подбородок снизу, от шеи до носа воткнул. Я чуть было на стенку не полез!

Но переводчица, как и положено профессиональному толмачу, не очень вникает в то, что переводит, поэтому мои слова она на автомате передает Яну, который тут же хватает особенно длинную спицу и вот уже мажет ваткой мне место под нижней челюстью…

…затем втыкает иглу по самую рукоятку, так что интерес (и даже, не побоюсь этого слова, любопытство) опережают боль и страх — кажется, что острый кончик спицы, пройдя сквозь корень языка («курятина на шпажке», уже мелькает мыслеобраз), оцарапает внутренние стенки неба, а это может вызвать нагноение…

…то есть вот как быстро, оказывается, мысль летит; опережая страх, опережая боль, несется, пришпоренная, на всех парах по замкнутому кругу кровеносной системы, еще более ускоряясь от самовзвода.

Так что даже непонятно, что же «важнее» для «деланья» боли — мышечные спазмы или сила мысли?

Ян сделал дело да исчез, а Сергей Андреевич остался. Про отца расспросил да про бахилы рассказал, что берут они самые крепкие, а те все равно протекают: очень уж южноуральская слякоть липка. Но зато одноразовые.

Я тоже, не будь дурак, про клинику расспросил да про возможное излечение. На что главврач уточнил у вновь возникшего Яна, что иглоукалывание и без фитотерапии вполне может быть действенным, однако с травками-то все же оно поскорее будет.

И мы еще проговорили минут пять, потом Сергей Андреевич ушел, однако маска светского общения, которая из ничего возникает в одно мгновение, медитации никак не способствует. Оставшуюся часть процедуры я просидел непроницаемым для внутренних токов болванчиком, без какого бы то ни было мыслеприключения. Можно было бы написать, что я «глупо улыбался, уставившись в стену», хотя я сидел и не улыбался: иголки же!

А когда на улицу вышел (перекресток возле трамвайной остановки, где висит огромный, этажей в пять портрет Зюганова, похожий на афишу экспрессионистского фильма ужасов), меня почему-то не обожгло температурным (каким угодно) контрастом, как все прошлые разы.

Два дня не ходил на иглы, вот ритм и сбился; причем анализируешь и понимаешь: оказывается, важнее всего природный цикл, а не твой собственный — если наблюдать за закатами и погодами постоянно, оказываешься особенно чувствителен к оттенкам и переходам, каждый день отвоевывающим немного пространства у зимы, у нежити. Вроде только-только вошел в логику приливов и отливов — света, цвета, минусовых температур, как настройки сбились, надо снова отстраивать градации восприятия видоискателя.

Вышел после девяти иголок. Фотографировать уже грех, хотя вроде бы после прошлых сеансов удавалось сделать пару снимков, но разве это означает, что по дороге к марту февраль немного отступил с запоздалым зашториванием солнца, топчется на месте или пустился вспять? Вовсе нет; просто вчера было теплее, чем сегодня, когда на небе ни облачка (облачность в Чердачинске так же дефицитна, как осадки, из-за чего прямой космос над головой выглядит «шестым океаном» с сигаретной пачки) и видно мочку Луны.

Пока доехал до поселка, стемнело окончательно и бесповоротно; серп висит сиротливо прямо над нашим домом, а ты идешь с остановки и ловишь себя на том, что Луна — это хорошо, это правильно: Луна — естественный, натуральный продукт (опасайтесь подделок), и если она вот так висит, как раньше, как в детстве, как веками до тебя, значит (хоть такая стабильность), «не все еще потеряно».

Тут самое интересное: если оговорка не случайна, что же ты боишься потерять? Окончательно оторваться от реальности и погрязнуть в симулякрах?