Джон Голсуорси - Секхет

Бутта.Насколько я понимаю, этот юноша – игрок. Позвольте же мне сразу сказать ему, что здесь он не найдет сочувствия. Очень уж много развелось этих азартных игроков.

Марроскуин.И все же мы должны попытаться поставить себя на его место. Лично мне неведомы такие искушения.

Сомбор.У тебя просто не хватает смелости!

Марроскуин.Я тебя не просил вмешиваться! (Обращаясь к Арве.) Расскажи нам, чего ради ты прошел через все это.

Диарнак.И покороче.

Арва.Таким уж неугомонным я уродился.

Марроскуин.Восхитительно сказано. Этот юноша – художник.

Арва.А тут еще газеты…

Мемброн.Порицая склонность прессы разбрасываться и ее пристрастие к сенсациям, мы должны по справедливости отметить некоторые ее безусловные достоинства.

Бутта.Я многое могу простить молодежи, но эта лихорадка – совсем не английская черта. Сам я никогда не был ей подвержен, кроме разве одного случая, – помнится, тогда миссис Бутта живо поставила мне горчичники. Вот из-за таких, как ты, цены на акции и скачут то и дело.

Диарнак.Это переходит всякие границы.

Мемброн.Это питает наш национальный порок.

Арва.Ну, чего вы хотите, ежели теперь вокруг – настоящая ярмарка.

Марроскуин.Мы прекрасно понимаем, что ты по натуре – человек неуравновешенный. Можешь ты сказать что-нибудь еще в свое оправдание?

Арва.Ставлю шесть против четырех, что я могу обскакать Секхет на первом же круге.

Бутта.Молодой человек! Не будь легкомысленным!

Мемброн.Боюсь, что он безнадежен.

Марроскуин.Признаться, я готов восхищаться подобными людьми. Сам я, пожалуй, не стану голосовать за Секхет, но мне хотелось бы послушать, что скажут другие.

Бутта.Секхет!

Диарнак.У армии украден еще один солдат. Секхет!

Мемброн.А у церкви – сын. Секхет!

Сомбор.Мне нравится его мужество. Поэтому я считаю, что он заслуживает снисхождения.

Марроскуин.Душой я на вашей стороне, молодой человек, но приговор гласит: «Секхет», и он принят тремя голосами против двух!

Арва.Отлично! Я вижу, что сделал ставку не зря.

И Арву тоже поставили под лимонным деревом. А потом я увидел, что они подошли и вывели вперед того, кто стоял рядом со мной. Какое зло мог совершить человек с таким благородным лицом? Облаченный в белые одежды, высокий, с красивой головой, глубокими глазами и длинной бородой, он вызывал у меня чувство почтения. Он спокойно ждал допроса, и мне показалось, что судьям нашим стало не по себе. Наконец Бутта, возведя свои маленькие глазки к небу, заговорил.

Бутта.Ну-с, почтеннейший. Не угодно ли вам назвать свое имя? Ханци? А как это пишется? Ага. Так вот, мистер Ханци, не соблаговолите ли вы рассказать, почему вы «сбросили бремя жизни» [2], как сказал поэт?

Ханци.Для меня больше не было места.

Бутта.Значит, если я правильно понял, вас просто-напросто вытеснили?

Ханци.Я умер, потому что меня нигде не пускали на порог.

Мемброн.Ах! Кажется, я… Служитель, задерните шторы.

Диарнак.Ханци, я тебя знаю.

Бутта.А я – нет, и, пожалуй, знать не хочу. Если ты желаешь высказаться, я не стану тебе препятствовать; но не думаю, чтобы это произвело на нас большое впечатление. Ты кажешься мне диковинным субъектом.

Ханци.Братья!

Сомбор.Не зови нас братьями, не то тебе же будет хуже.

Ханци.Друзья! Изо дня в день, из года в год я скитался по свету, как скитается ветер меж ветвей дерев. Я шел от озера к озеру и видел, как мой образ сияет и меркнет в черной глубине. Я человек темный, у меня нет иных достоинств, кроме любви ко всему живому. Выпадала роса, и на небо выходили звезды, и я, передохнув, шел дальше. Ах, если бы я мог навеки остаться с каждым живым существом!

Бутта.Но они не принимали тебя? В этом все дело?

Ханци.У меня нет имущества, у меня нет имени. Я слышал, как они говорили: «Если мы впустим его в дом, то лишимся всего. У нас не будет ни власти, ни богатства, одна только любовь. А что в ней проку?»

Когда Ханци произнес эти слова, наступило долгое молчание. Судьи сидели, закрыв руками лица. Наконец Бутта заговорил.

Бутта.Ну, что нам с ним делать? Слышал я об этой самой любви, но ни разу еще не встречал странствующего торговца, который возил бы с собой этот товар. Господа, у вас есть к нему вопросы? Служитель, подай мне мой парик; солнце так палит – нет мочи терпеть.

Сомбор.Выходит, ты разрушитель?

Ханци.Ветер сметает и развеивает все на свете, но ветер же все соединяет.

Сомбор.Говори проще. Ты против тех, кто судит, или нет?

Ханци.Благородный господин, тому, кто дал мне приют, суд не нужен, так велика его любовь.

Сомбор.Без суда! Без власти! Все ясно!

Диарнак.Ханци! Повинуешься ты приказам или нет?

Ханци.Господин, я повинуюсь всем приказам, но там, где я пребываю, приказов не отдают… Все служит любви.

Диарнак.Без приказов! Ну, довольно!

Мемброн.Ханци! Помнится, однажды мы решили испытать тебя, и ты не выдержал испытания. Любовь, без сомнения, идеал, но куда действеннее изнурять тела и души людей; долгий опыт научил нас проповедовать первое, а делать второе. Можешь ли ты объяснить нам, во имя чего столько веков спустя мы должны во второй раз тебя испытывать?

Ханци.Брат, мне запрещено просить или оставаться там, где хотят от меня избавиться. Я могу лишь появляться то тут, то там, подобно дождю, или пению птиц, или солнечному свету, падающему на землю сквозь листву. Если вы не готовы принять меня всем сердцем, тогда гоните меня прочь!

Мемброн.Ты хочешь невозможного. Так не бывает – чтобы всем сердцем!

Марроскуин.Ханци! Всякий раз, как я читаю о тебе в книгах, вижу твои изображения, слышу твой голос в музыке, это трогает и даже восхищает меня, и теперь, когда я вижу тебя во плоти, я хочу, чтобы ты остался с нами, если это возможно. Но я должен задать тебе один вопрос. Разрушишь ли ты то утонченное благополучие жизни, ту культуру, которая, признаюсь, есть sine qua non [3]моего существования? Искренне надеюсь, что ты ответишь «нет».

Ханци.Друг, что такое благополучие? Значит ли это все делить с ближними, не причинять зла ни одному живому существу? Значит ли это страдать вместе с одним и радоваться с другим? Если это и есть благополучие, и утонченность, и культура, я охотно останусь с тобой.

Марроскуин.Ах! Уйди, прошу тебя!

Бутта.Господин Ханци! Скажу откровенно, – я человек ничем не примечательный; таких, как я, сотни и тысячи, нам пришлось самим прокладывать себе дорогу в жизни. И я спрашиваю себя: как бы мог я это сделать, если б взял тебя в товарищи? Как бы я выбился в люди, если б заботился обо всех, как о самом себе? Нет, брат, это не практично, это не по-английски, и потому – не по-христиански. Как бы ни была сильна добрая воля в мире, чем скорее Секхет сожрет тебя, тем лучше для нас всех. И я голосую за Секхет!