Fly Lost - Принцип меньшего зла

Ну да.

- Северус вывел меня из комы, я знаю. Это укладывается в вашу просьбу - позаботиться о хозяине Даров Смерти. А стихийные выбросы? Тогда, год назад. Это было тоже влияние Даров?

- Не уверен, Гарри. Возможно, это была твоя собственная сила и последствия долгой магической комы. Но если ты подумаешь, то поймёшь сам, почему Северус должен был вмешаться.

Думаю я недолго:

- Потому что я был - и остаюсь - владельцем Даров, да? А где они сейчас? Я примерно знаю только, где отцовская мантия. А остальные?

- Этого я не знаю, Гарри, - качает Дамблдор головой, и мне чудится укор, ну конечно, слишком беспечно, и тогда, и сейчас. - Можешь спросить у Северуса, он должен был о них...

- Позаботиться. Я понял. И о хозяине Даров. Так, сэр?

Дамблдор не возмущается тем, что его перебили, просто кивает, пристально глядя голубыми глазами из-под очков-полумесяцев. Руки расслаблено лежат на подлокотниках кресла, и только указательные пальцы время от времени постукивают по истёртому тысячами прикосновений дереву.

- И этой весной вы снова напомнили ему о долге. Зачем, сэр?

- Я ведь видел твоё состояние, мой мальчик, когда ты приходил к Минерве. Тебе нужна была поддержка. Северус тоже в конце концов это понял и не стал отказываться работать с тобой.

- Значит, это с вашей подачи Кингсли впихнул меня к Северусу ассистентом, чтобы ему совсем уж некуда было деваться. Что, министр ходит сюда обсуждать с вами дела?

- Ну зачем же сюда... Ты разве не видел мой портрет у него в кабинете? Кингсли знал о моём доверии к Северусу и рад был помочь ему позаботиться о тебе.

Ну да. Помочь. Припереть к стенке.

- Зря вы так думаете. Он считает, что профессор Снейп хочет завладеть Дарами в обход клятвы. Из-за наш... моих отношений с ним.

Да, это донос, Кингсли ведь ждал их от меня.

- У тебя устаревшие сведения, - говорит портрет. - Кингсли больше вас не побеспокоит. Я поговорил с ним и он понял свою ошибку. И ты мог бы советоваться со мной, Гарри, если у тебя возникают трудности. Минерва не станет возражать, если ты будешь приходить ко мне почаще.

- А профессор МакГонагалл? Она знает об... об этом всём?

- У Минервы и так достаточно хлопот со Школой, надеюсь, ты это понимаешь.

- Это значит - не смей ей говорить, Гарри? Уж о вашем участии в моём назначении она точно не знает. Боитесь гнева Минервы, сэр?

- Портреты боятся только огня, - говорит Дамблдор. - Но Минерва бывает достаточно сурова, чтобы и портрету стало не по себе.

И снова смеётся, но умолкает, когда я подвожу итог:

- Значит, Северус по-прежнему не свободен от данного вам обещания. Мало ли что со мной может случиться. И Дары попадут не в те руки. И кто знает, когда я повзрослею настолько, чтобы... Вы обрекли его быть в долгу вечно. Неужели это всё стоит его свободы?

- Зачем же так категорично... Разве Северус похож сейчас на узника, которому в тягость оковы? Кроме того, у него ведь не было инструкций, можешь не сомневаться, Северус сам выбирал путь.

Сам. Конечно. Не желал бы сталкиваться ни с Поттером, ни с Дарами до конца жизни. И после смерти тоже. Но - «ни ваши, ни мои желания не являются центром мироздания, Поттер». Зато теперь Дамблдор может вволю дополнять этот путь упущенными когда-то инструкциями. Которые определяют, что именно необходимо.

- Сэр, а от меня зачем нужно было скрывать?

- Ты уж не упрекай меня в том, в чём я не виноват, Гарри. Моё влияние теперь ограничено этой рамой, - и он широко взмахивает рукой. - Видишь - как только ты пришёл за ответами, тут же получил их.

- Это и настораживает, - тихо говорю я.

Но Дамблдор слышит, говорит:

- Ты стал мудрее и осторожнее, мой мальчик, - и добавляет: - Наверное, это заслуга Северуса?

- Возможно, - цежу сквозь зубы.

Хрен там - мудрее и осторожнее. Это вообще не обо мне. А его заслуга в том, что я сейчас не закатываю глаза и не бьюсь в истерике, и меня не корёжит выбросом. Это точно - его заслуга.

А нарисованный Дамблдор вдруг прикладывает руку туда, где у оригинала, наверное, было сердце, и с пафосом изрекает:

- Клянусь, я сказал всё, что ты хотел знать, и пусть мой портрет раздерут на мелкие кусочки злобные гриндилоу, если я солгал.

Наверное, он хотел пошутить. И я прошу:

- Не стоит, сэр. Меня достаточно занимает другая клятва, чтобы я смеялся над этой.

Дамблдор становится совсем серьёзным.

- Ты сейчас расстроен, - сообщает он. - Но ты подумаешь - обещай мне подумать! - и всё поймёшь. Ты ведь пришёл к осознанию своих чувств сам, и если они настоящие - а я верю, что так оно и есть - их не изменит то, что ты узнал. Подумай и о Северусе - ведь вы поладили в конце концов, и ты своей любовью...

- Мне известны ваши теории о силе любви. Не нужно. Пожалуйста.

- Ты поговоришь с Северусом, Гарри?

- Я... я не знаю. Не говорите ему, что я расспрашивал вас, хорошо?

- Если ты считаешь, что так будет лучше... - разводит он руками.

- Последний вопрос, сэр. Можно?

- Смелее, - говорит Дамблдор.

- Я хочу знать... наступит ли вообще время, когда Северус будет свободен от своего долга.

- У меня нет ответа на твой вопрос, - говорит Дамблдор, - но, возможно, ты сам его отыщешь? Приходи посоветоваться... а впрочем, я тебе это уже говорил.

- А если ему не нужно будет больше... что с ним будет? Он снова... уйдёт за грань?

Это «уйдёт за грань» звучит слишком высокопарно, но то, другое слово я отчего-то не могу сейчас произнести. А Дамблдор меня понимает:

- Ну что ты... Вы оба ещё долго будете живы и счастливы, поверь мне, хотя я и не Сивилла. И Дары будут совершенно ни при чём.

- Самое время снова поклясться, сэр, - бормочу я и встаю, расправляю затёкшие колени.

- Клянусь, - говорит Дамблдор, - если клятва мёртвого старика ещё что-то значит для тебя, мой мальчик.

На слух он не жалуется, мёртвый старик с портрета.

Спящий Хогвартс сопровождает меня гулким эхом моих же шагов, скрипами и шорохами древних коридоров. Голубой свет Люмоса выхватывает пятна картин и гобеленов, их обитатели жмурятся, бормочут что-то сонно и недовольно. Не знаю, с какого перепугу я не пошёл через каминную сеть Хогвартса. Не находился, не иначе.

За полночь.

Гудит голова. Нужно сейчас к себе и поспать.

Я останавливаюсь у двери в свои комнаты, берусь за холодную ручку.

Я даже вхожу, раздеваюсь, стою у вешалки как дурак, теребя край толстого шарфа.

И выхожу.

Четырнадцать шагов.

Я уже когда-то выпрашивал у самого себя ещё немного времени, меряя эти шаги.

Я был отвратительно слаб и труслив тогда. Ничего не изменилось.

Он спит, и я долго сижу на полу у кровати, приглушив Люмос насколько возможно, и смотрю, как он обнимает подушку.

Он не хотел умирать. Он только не знал, что назначенная за жизнь цена обрастёт процентами.

Я взимал эти проценты бездумно, я проталкивался туда, куда он не хотел меня впускать, и думал, что прошёл дальше порога. Я убедил себя в том, что это он и есть - вот такой, каким становился, когда мы были вдвоём. И я упрямо выискивал, выискивал эти перемены, и видел их по-своему, так, как мне хотелось, и казалось, моя любовь топит многолетний лёд, ещё немного - и растает окончательно, и я ждал этого Рождества, чтобы прогнать его лёд насовсем.