Дмитрий Щербинин - Ворон

Эллинэль сначала, действительно, улыбнулась, но потом лицо ее стало серьезным, и, даже, печальным. А в последних словах Барахира прозвучало такое искреннее горестное чувство, что в очах эльфийской девы заблистали слезы. Она очень тихим, нежным голосом молвила:

— Когда ты сказал: «Подожди еще мгновенье», я вспомнила одну нашу песнь… Почему ты сказал эти слова?.. Мне страшно стало — ты, ведь, сказал эти слова, таким же голосом, каким они были сказаны тогда…

— Спой мне… — шепотом попросил Барахир.

— Я… — она хотела было что-то сказать, но так и не подняла золотистых своих век, и две жемчужные слезы вырвались оттуда. Барахир поймал их на свою ладонь, и они обожгли ее.

Эллинэль запела и от печального чувства заключенного в эти слова, Барахир сам не смог сдержать слез. При первых словах, он осторожно положил руки на ее плечи, а она не отстранилась, даже и не почувствовала этих рук. Так стояли они, слитые печалью, недвижимые:

Эллинэль, забыв о том, что она эльфийская княжна, вообще обо всем забыв обо всем, смотрела в глаза Барахира — и она забыла…

А Барахир, чувствуя себя одновременно и самым несчастным и самым счастливым из всех когда-либо живших людей — словно растянувшимся от самой бездны преисподней, и до высочайших сфер небесных, шептал:

— Я с давних пор чувствовал, что могу писать стихи. Но это чувство все теплилось во мне, но вот я встретил тебя, и это было, как… родник, который появился пред цветком долгое время сохшим. Стихи теперь одно за другим появляются предо мною. Какие-то я тут же забываю, ну и не жалко — ведь, на место их тут же приходят новые. И я сердцем чувствую, что каждому из стихов, даже и забывшихся, только промелькнувших — суждено прозвучать, если не здесь, не сейчас, то — в иное время, в ином… мире… Эти созвучия — они летят сквозь времена, сквозь миры — им нет числа. Они, как осенние листья, которые несет ветер — где-то они лишь коснуться земли, лишь прозвучат у грани сознания, а где-то останутся навсегда, выльются прекрасными стихами. Вот летит надо мною лист, а я протяну руку, осторожно поймаю его, и протяну тебе, Любимая. Вот он:

— …Ну, вот — поймал два листа. Каждое четверостишие и есть лист. Впрочем, какой здесь может быть счет?..

В это время, издалека долетело пение арф, и Эллинэль молвила:

— Это — приветственный хор. Значит, ваши уже пришли. Пойдем — я должна приветствовать твоего короля.

Барахир все еще, словно в чудесном сне прибывал Стоял недвижимый.

— Пойдем же, нас ждут. — нежно проговорила Эллинэль, и, казалось, легким облачком облачком поплыла по коридору.

Барахир шел за нею, и не мог говорить иначе, чем поэтическими строками — для него обычная речь казалось теперь столь же грубой, как ругань. Среди сияющих ярким янтарем стен слышен был его страстный шепот:

Они вышли из коридора в большую залу, где было довольно много эльфов, а гул праздника усилился. И там, когда Эллинэль увидела сородичей своих, когда они, при приближении ее склоняли головы — вспомнила, что она эльфийская княжна. И она, негромким голосом отвечала на его стихи:

А Барахир настолько был поглощен чувством любви, что и грозный рок казался ему незначимым — после тех мгновений, которые простоял он в недрах мэллорна с Нею — он словно бы изгорел изнутри — и, в тоже время, изгорев, полыхал с еще большей силой. И, конечно, он не хотел понимать смысл тех строк, которые она ему проговаривала.

Когда они вышли в свет солнца, лицо Барахира было бледно, зато очи преобразились — беспрерывно полыхали поэтическим жаром. Эллинэль взглянула на него с жалостью, а себя попрекнула за то, что поддалась чувству.

А что вокруг было! Все новые и новые люди подходили по мосту, их встречали эльфы — говорили приветствия, да с таким добрым чувством, что лица людей озарялись улыбками, и они отвечали самыми добрыми словами, которые только знали. От запахов, которые исходили от плотов у многих урчали желудки, и эльфы, помня, что всякую беседу, лучше предложить гостю, после хорошей трапезы — приглашали их к плотам. А при входе на плоты, детям дарили игрушки, да такие замечательные, что дети прыгали от восторга, и, думая, что это сон — все норовили улететь в небо…

А вот и король Бардул; рядом с ним Хаэрон с Элесией — Хаэрон нес колыбель с малышами, которые радовались, иногда поднимали к ветвям мэллорна пухленькие свои ручки.

— Так, вы приглашаете взойти нас на вершину этого дерева? — спрашивала с тревогою Элесия.

— Да. — отвечал Бардул. — И вам не стоит бояться долгого подъема. Мэллорн ждет этой встречи…

— Да, да — конечно. — вздохнула Элесия. — Меня не страшит подъем, но… я волнуюсь за малышей, не хотелось бы брать их наверх, но и здесь не могу их оставить.

— Пусть они поднимутся с нами. Пусть вдохнут тот воздух, которым дышат орлы. Мэллорн не пропустит ветра холодного: он, как заботливый батюшка… А — вот и ваш Барахир — пламенное сердце; его кафтан был порван и мы подарили ему этот. Не правда ли, ему идет? Рядом с ним — моя дочь Эллинэль…

Через несколько минут начался подъем по белой лестнице, которая вилась вокруг ствола мэллорна. Идущие не чувствовали своих ног — как в блаженном сне возносились они все выше и выше, а вокруг открывался все больший простор — мир плавно крутился вокруг них, и все рос. Наверное, если бы не помощь мэллорна, многие из свиты Хаэрона — споткнулись, да пали бы вниз — ведь они теперь только и любовались.

А Барахир чувствовал приближение смерти, но больше не противился ей. Он прибывал в таком состоянии, что и смерть собственная, и гибель целых миров ничего не значили. Лицо его пребывало в неустанном, неуловимом движенье, он тяжело дышал; и больше не глядел на Эллинэль, но, все-таки, видел ее ослепительно ярким облаком… Вот он зашептал: