Сергей Сироткин - Путь. Книга 3

У каждого послушника была своя порция еды в тарелке, больше которой им съедать не позволялось. И только взрослые монахи имели право есть столько, сколько пожелают.

Ас смотрел, как жадно ест самый молодой послушник храма, и улыбался. Он вспомнил, как в детстве сам был таким же, следующим исключительно не дающим покоя требованиям тела, и никак не мог поначалу совладать с постоянно голодной утробой. Не прошло и минуты, а мальчик уже всё съел, и молча взирал на стол с жалобным взглядом, желая ещё пищи.

Ас улыбнулся и протянул самому голодному монаху свою оставшуюся, практически нетронутую порцию еды, но был остановлен стариком.

– Ему дают ровно столько, чтобы он жил. А ты ему даёшь, чтобы он начал умирать.

– Почему? – удивился Ас. – От этой небольшой порции он не умрёт.

– Сейчас – нет, позже – обязательно, – строгим тихим голосом произнёс старик. – Этой подачкой ты укорачиваешь его жизнь, а я не желаю ни смерти ему, ни участи убийцы тебе. Поэтому положи тарелку на место и не вмешивайся.

Ас повиновался, и, опустив взгляд, постарался не смотреть больше на ребёнка, так как просящий взгляд собрата терзал ему душу, но воспротивиться указанию наставника он не посмел.

– Ты все-таки ещё молод и глуп, многого не понимаешь, – безапелляционно заключил старик, закидывая в рот очередной кусок мяса, – и потому я воздержусь от рекомендации наставнику – отпустить тебя в мир.

– Тогда я сбегу! – твёрдым тихим голосом ответил Ас.

– Тебя никто не держит, но это будет глупый поступок, утверждающий, что ты несдержанный эмоциональный юнец, – бросил старик и слегка отвернулся от собеседника, давая понять, что больше обсуждать эту тему не желает.

Трапеза в храме постепенно заканчивалась. Монахи, закончив приём пищи, вставали из-за стола и удалялись. Обед прошёл в полной тишине, впрочем, как и всегда. Через некоторое время в помещении остались только наставник с помощниками, да старик с Асом.

Мальчуган, так и не получив добавки, удалился последним, только, в отличие от остальных послушников, покинул трапезную в весьма разочарованном расположении неокрепшего духа, чего вовсе не скрывал. Но всем постояльцам, правда, за исключением Аса, который незаметно спрятал в рукав остатки недоеденного хлеба, это было безразлично. В храме все беспрекословно следовали установленным правилам, и если их кто-то нарушал, то неминуемо следовало наказание, после которого желающих воспротивиться установленному порядку больше не находилось.

И только Ас, будучи учеником своенравным и упрямым, на протяжении всего пребывания в храме успел испытать на себе, пожалуй, все наказания. Всякий раз он пытался доказывать свою точку зрения на практически все возникающие вопросы, и было редким явлением его неожиданное смирение с чужим мнением. С возрастом он, конечно, научился сдерживать порывы, так как подвергал сомнению любую услышанную укоренившуюся в умах людей истину, но до этого успел доставить немало головной боли и настоятелю, и его помощникам, и больше всего наставнику, который, хоть и скрывал, но всё же души не чаял в непокорном ученике.

– Настоятель! – обратился Ас к дремлющему старцу. – Позвольте мне отправиться в мир!

– А твой наставник не против? – тихим, несколько немощным голосом спросил настоятель, который, судя по быстрому отклику, вовсе не дремал.

– Против, – понимая, куда клонит старец, опустил взгляд Ас.

– Вот тебе и ответ, – и настоятель снова стал казаться спящим.

Непокорный послушник немедленно встал из-за стола и покинул трапезную.

Когда старики остались одни, настоятель открыл глаза, и, посмотрев на наставника Аса, спросил:

– Евсей, почему ты против? Он ещё не готов?

– Нет, не готов. Боюсь, он наделает глупостей.

– А если сбежит?

– Обязательно сбежит, – усмехнулся наставник. – Я в этом не сомневаюсь.

– Тогда почему не отпустить?

– В случае самовольного ухода во всех совершённых глупостях он будет виноват сам. Винить будет некого, и мудрость станет его личным приобретением, как, впрочем, и положено, причем ещё до появления первых морщин.

Настоятель храма ничего не ответил, а лишь снова закрыл глаза, предавшись молчанию и тишине.

В трапезную вошли трое монахов и принялись быстро убирать со столов грязную посуду и оставшуюся пищу. Евсей посидел за столом ещё некоторое время. Убедившись, что разговор закончен, он поднялся на ноги и неспешно покинул настоятеля с его помощниками.

Старик вышел из трапезной, и, миновав длинный коридор, проходящий через весь храм, вышел на задний двор. Под сенью старого раскидистого дерева на скамье сидел Ас и кормил хлебом голодного подопечного. Ребёнок жадно ел кусок хлеба и торопился, будто боялся, что сейчас у него отнимут вожделенную добавку к обеду.

Евсей остановился и терпеливо дождался за колонной храма, когда самый молодой послушник доест, чтобы не испугать его и не дать повода подавиться от неожиданности.

Мальчик доел, и, поблагодарив заботливого собрата, убежал, проскочив в храм настолько стремительно мимо Евсея, что даже того не заметил.

– Хоть кол на голове теши! Упрямый ты настолько, что руки опускаются от бессилия! – упрекнул старик ученика.

Ас молчал, глядя куда-то вдаль, в синеву неба, выражая на лице довольство своим поступком, в правильности которого не сомневался. Возражать наставнику он и не думал, а решил терпеливо вытерпеть всю упрекающую речь, которая должна сейчас обрушиться на него подобно неизбежному наказанию, которое Ас считал самым худшим из всех, так как находил изнуряющим и бесполезным, когда был убеждён в своей правоте. Но Евсей молчал, чем вызвал в молодом послушнике, который на такового вовсе не походил, удивление.

– Это всё? – тихо спросил Ас.

– А чего зря воздух сотрясать?! Горбатого смерть исправит. Меня больше беспокоит твой возможный побег, которым ты можешь перечеркнуть свою жизнь и повлиять пагубно на жизни другие.

– Пагубно? – уточнил монах.

– Да. Если твой разум всё ещё слаб, а дух немощен, то всякое твоё утверждение, основанное лишь на своеволии и несогласии с чужим мнением, будет ложью, и пусть даже бескорыстной, но оно может погубить всех, кто его внемлет. Ты будешь сеять не Свет, и даже не Тьму, а мрак, в котором нет ничего, кроме вечного отчаяния. А люди, поражённые ложью, теряют связь с миром, закрываются в теле и начинают изъедать самих себя, что приводит к утрате воли, разума и непременной потере души, ведущей к полному уничтожению. И всё это благодаря необдуманному слову, – Евсей повернулся к Асу и пристально на него посмотрел. – Мы здесь воспитываем не сердобольных мужей, жаждущих помогать обездоленным, голодным и безбожным, а воинов, сражающихся с ложью, что распространяется в мире повсеместно. А какой из тебя воин, если ты элементарных истин понять не можешь?! Ты полон жалости, которой не помогаешь людям, а губишь их, причём веруя в благость своих намерений. Благодаря твоему куску хлеба, что ты отдал из жалости, ребёнок переел, а значит, отравился. И, мало того, когда он будет испытывать голод, он его не стерпит, не добудет пищу трудом, а просто пойдёт попрошайничать, вымаливая у таких жалостливых, как ты, одолжений, превращаясь незаметно для себя в паразита.