Валерий Иванов - Грааль Иуды

Игорь прервал наскучивший мартиролог.

– Что жизнь – дерьмо, то я и без тебя знаю. Ты для чего меня позвал?

– Помириться перед смертью. И назвать тебе истинную причину наших несчастий.

– Ты ее типа знаешь?

Иван Авдеевич приблизил к внуку изможденное лицо, заляпанное старческой «гречкой». На него противно было смотреть – глазницы, виски, щеки ввалились, надбровные дуги и скулы выперли, вместо бровей торчали длинные седые волосины, щеки были усеяны черными угрями, в углах рта и глаз белели заеды.

– Кому, как не мне, знать причину этой страшной череды несчастий, которая разворачивается на моих глазах, вот уже больше ста лет. – горестно прошамкал он. – Ты послушай, послушай меня! Меня никто не хочет слушать, думают, из ума выжил академик, а я в здравом уме, Игорь, совершенно в здравом уме. Я открою тебе великие тайны. Только ты постарайся поверить, хотя это и будет нелегко, потому что прозвучит дико. Так слушай же. Совсем молодым я работал в Изоцентре Революционного искусства, познакомился с Маяковским, Крученых, Татлиным, Родченко, Мейерхольдом. Но это все предыстория к главному событию в моей жизни.

Меня пригласили к Троцкому! О, тогда это имя гремело почище имени самого Ленина! Троцкий возглавлял Реввоенсовет, с его митингов толпы уходили в трансе, он обладал огромной силой суггестивного воздействия, а гипнотиками тогда было 99 % населения России, все безграмотные, чумно пьяные свободой. С фронта катились эшелоны вооруженных дезертиров и выплескивались на площади городов. Требовалось незаурядное мужество, чтобы выйти на арену к этим диким зверям, вырвавшимся из клеток. Троцкий был их главным укротителем. Я слышал его, и это – самые сильные впечатления моей юности. Слезы восторга закипали в груди, яркий свет озарял мозг, земное тяготение лишалось силы.

Я пришел, взволнованный, весь в ожидании невероятных перемен в судьбе. Да тогда такие перемены происходили с целой страной, люди делали фантастические карьеры, бывшие боцманы становились адмиралами, барышни катались на императорских корветах, еврейские мальчики становились министрами и ломали через колено окостеневший хребет царской империи.

Троцкий вошел в кабинет стремительно. Так налетает самум. Миг – и ты закружен его торсионным вихрем, и твоя судьба поразительно изменяется. Прическа его была чуть ли не в два раза больше самого лица, она стояла дыбом, как косматая космическая туманность, а под ней жили пронзительные глаза, стрелы усов, бородки и главное – воля! Ты явственно чувствовал жаркое дыхание этой воли, как в мартеновском цеху возле печи чувствуешь жар кипящего металла. Он говорил, а ты с радостью бежал бы сделать невероятное, непредставимое, лишь бы он приказал. В него вселился бес революции, он уплотнил время до состояния глины и лепил из нее историю. Он сказал: «Иван, твой талант нужен революции. Мы начинаем огромное дело монументальной пропаганды революционных идей. Ты должен вылепить статую…» – старик замолчал, вправляя движениями впалых щек вставную челюсть во рту.

– Статую кого? – не выдержал долгого молчания Игорь. Он ошарашено слушал рассказ деда, потому что и сам в детстве лепил из пластилина фигурки, приносившие людям вред. Поэтому он сразу поверил в проклятие, постигшее их род.

Дед глянул из-под косматых бровей блеклыми глазами, сказал шепотом.

– Иуды. Иуды Искариота.

СТЕРТЫЙ ЧЕЛОВЕК

Москва. Зима. Наши дни.

Холодно, холодно в Москве. Декабрь, стужа. Метель овевает ярко освещенную площадь перед Казанским вокзалом. Мерзнут таксисты и пассажиры. Тепло только курам в уличном гриле.

– Отправляясь в дальний путь, несессер не позабудь! Здравствуйте, я коммивояжер!

Молодой мужчина в черной дутой куртке, джинсах, кроссовках и лыжной шапочке «петушком» в ужасе смотрел на бодро рапортующего рекламные слоганы человека. Ужас его проистекал не от врожденного страха перед коммивояжерами, а от того поражающего факта, что мужчина ничего не помнил! Абсолютно! Он не знал, ни кто он, ни как его зовут, ни каким образом он очутился на огромном, заполненном кишащими людьми вокзале. Откуда-то с небес раздался женский голос: «Внимание! Скорый поезд № 62 «Сызрань – Москва» прибывает на первый путь. Граждане встречающие, скорый поезд…»

– Возьмите несессер, – коммивояжер совал баульчик в руки, – возьмите-возьмите!

Он стоит всего двести рублей.

Мужчина растерянно ощупал себя и вывернул карманы наружу. В карманах денег не было, не было вообще ничего. Коммивояжер воспринял это как намек, подхватил клетчатую дорожную сумку и скрылся в толпе. Потерявший память человек остался стоять с маской страшной растерянности на лице. Он озирался по сторонам, осматривал свое тело и с мукой мозговой натуги смотрел на собственные руки. И не узнавал их.

– Где я?

Прохожие обходили беспамятного человека стороной.

– Какой этот город?

Уборщица сжалилась, ответила, вытрясая урну в мешок для мусора.

– Москва.

– А это что?

– Казанский вокзал. Допился.

В сознании вспышками возникали непонятные сценки, лица, обрывки разговоров. Все это напоминало бред наяву. Он силился проснуться, но не мог. Садился на корточки и плакал от бессилия. Где он? Что с ним? Надо же так нажраться! Но он не пьян. Он просто ничего не помнит. Голова жутко болела, просто раскалывалась, в ней пульсировала мысль, что за ним следят и хотят убить.

Спасение предстало в облике милиционера. Беспамятный человек подошел к нему и прохрипел.

– Я ничего не помню. Помогите.

Милиционер внюхался, алкоголя не уловил и отправил пострадавшего в травмпункт.

В поисках травмпункта мужчина попал в длинный тоннель, приведший его к выходу на морозную улицу.

На ступеньках горланили под гитару уличные музыканты. Беспамятный остановился возле нищего старика, сидящего на стопке газет в луже снеговой слякоти. В засаленной кроличьей шапке, лежащей на земле перед стариком, блестела горстка мелочи. Беспамятный без сил присел рядом на корточки и закрыл глаза. Так он сидел довольно долго, пока нищий не дернул его за рукав.

– Ты чей, парень? А? Ты тут копейку не сшибай, это наше место.

– Я ничего не помню, – сказал Беспамятный.

– Иди давай, ступай с богом, – старик махнул в сторону выхода культей без всех пяти пальцев.

– Я ничего не помню, – громче повторил Беспамятный.

– Ты мне сюда говори, – старик указал на правое ухо, – я на это ничего не слышу.

Беспамятный пересел и прокричал в ухо нищего.

– Я ничего не помню, отец.

Старик вгляделся в его растерянное лицо.

– И давно это с тобой?

– Да вот часа два прошло, как я очнулся.

– Понятно, – нищий достал пакет, вытащил булку и разломил ее пополам. – На, поешь.