Валерий Иванов - Грааль Иуды

Беспамятный жадно впился зубами в хлебный мякиш, нажевал во рту целый ком теста, сделал трудный глоток. Боже, как он хочет жрать! Рвал и рвал хлеб зубами, пока в руках не осталась хрустящая «попка», ее разжевал уже со смаком, кайфуя.

– Спасибо, – сказал он, икая. И благодарно добавил. – Отец.

– Клаванули тебя, парень, – сказал нищий. – Ты же с вокзала идешь? С вокзала.

Значит, приехал откуда-то на поезде. Вот в поезде тебе и подсыпали клавелина, слыхал про такое?

Беспамятный отрицательно покачал головой.

– Это гадость такая, что человек сознание теряет и ничего потом не помнит, – пояснил старик. – А его сонного грабют. У тебя что-нибудь осталось по карманам?

Беспамятный на всякий случай еще раз ощупал карманы.

– Нет, – сказал он, – пусто. Ни денег, ни документов.

– Ясно. Грабанули тебя.

– Слушай, отец, а сколько этот клавелин действует?

– Смотря, с чем ты его потреблял. Если с чаем, то, может, день, или неделю, а если с водкой, то пиздец!

– Как пиздец? – испугался стертый человек.

– Можешь и месяц так проваландаться, без памяти. Опять же от дозы зависит, смотря сколько в тебя влили.

– А что делать? Куда идти?

– Да-а, задачка, – покачал головой старик. – Обождать тебе надо. Поспать. Может, и оклемаешься до завтра. Нечего горячку пороть. В милицию идти – последнее дело, там те еще грабилы собрались. Давай так. Ты посиди тут, подожди, пока у меня рабочий день закончится, а дальше я тебя устрою.

– Спасибо, отец!

– Спасибо не булькает. Ты тоже давай, работай.

– А как?

– Руку протяни, может, кто и кинет на прокорм души.

Беспамятный вытянул перед собой кулак, но разжать его не мог. Мимо текли люди, а он сидел на корточках, скрюченный и жалкий, и не мог разжать ладонь, чтобы попросить милостыню.

Его вывел из забытья пинок в колено.

Три парня в камуфляжной форме с лицами кулачных бойцов. На груди у каждого белел бейдж с надписью «Охрана Казанского вокзала».

– Ты кто? – спросил старший.

Беспамятный растерянно встал. Он и сам хотел бы знать ответ.

– Таран, Таранчик, – продребезжал нищий, – этого паренька в поезде клаванули.

Ничего как есть не помнит.

– Че с ним сделали? – брезгливо сморщился старший.

– Это они клофелин так называют, – сказал низкий, широкий в плечах охранник и спросил беспамятного. – Че, сильно башка болит?

– Да. Сильно.

– Во рту сушит?

– Ужасно.

– Клофелин, – улыбнулся увалень. – Жанка или Цапля работали. С девками бухал?

Беспамятный пожал плечами.

– Слышь, если хочешь тут работать, надо платить. – Таран сплюнул на кафельный пол. – Ты все понял?

Беспамятный кивнул. Охранники ушли.

– Это кто? – спросил Беспамятный старика.

– Налоговая инспекция, – засобирался нищий. – Пошли, хватит на сегодня.

В полумраке тоннеля светились плафоны «Выхода нет». Без сил бредя рядом с ковыляющим бомжем, Беспамятный читал их с нарастающим ужасом.

Наступила тишина – такая, что стало слышно падение капель в капельнице.

– Ко-го? – Игорю показалось, что он ослышался. – А ну, повтори еще разок.

– И-у-ды, – прокаркал старик. – Того самого. Предателя Христа.

– Да на фига им сдался Иуда?

Иван Авдеевич развел руками.

– Я был удивлен не менее твоего. Но Троцкий назвал его первым революционером в мировой истории! Первым богоборцем. Мне была дана неделя на изготовление прообраза. А через месяц мы должны были уже ехать по России, устанавливать эти статуи по всей стране.

– Погоди, дед, у тебя лекарство кончается.

Игорь позвал Изольду.

– Я ее сделал… – бормотал старик, пока жена отключала капельницу. – Я сделал, сделал проклятую статую. В трансе, в состоянии экстаза, гипноза, словно моими руками лепил сам Сатана. Я не чувствовал пальцев, они работали сами, я лепил сутками напролет, а потом упал без сил и спал, спал, спал. Очнулся я глубокой ночью. Я помнил, что работал над статуей, что я ее почти закончил, но как она выглядит, этого я не помнил. Я взял лампу и пошел в мастерскую.

Дед долго молчал, шевеля челюстями под пергаментной кожей. Наконец выдохнул.

– Лучше бы я этого не видел. В мастерской стояла невысокая сгорбленная фигура, под мокрой простыней, она высыхала. Я стянул простыню и поднес к лицу статуи лампу.

Старый художник замолчал, ему было трудно говорить.

– Ну, и что ты там увидел? – поторопил внук.

– Что я увидел? – прошептал старик и вдруг гаркнул срывающимся голосом. – Я увидел воплощенный ужас! – Иван Авдеевич протянул к отшатнувшемуся Игорю костлявые скрюченные пальцы и завопил, брызжа слюной и пуча бесцветные глаза в иссохших воронках глазниц. – Вот этими руками я вылепил исчадие ада! Я привел его в мир. Он смотрел мне в глаза неистовым взглядом пойманного в капкан демона.! Он орал! Вопил. Знаешь, как я сделал ему рот? Я воткнул в глину вот этот кулак, – старик затряс мосластым кулаком перед носом внука, – облепил его со всех сторон, а потом выдернул. И тогда мой Иуда завопил! Он беззвучно вопил мне в лицо огромным зияющим ртом. А ведь тогда у меня был здоровенный кулачище, не то, что сейчас. Я отшатнулся и уронил лампу. Я бежал из мастерской, а вслед мне орало страшное, искаженное ненавистью и гневом лицо страдающего существа, словно бы по пояс погруженного в расплавленную магму огненной геенны. Это был Иуда, стоящий перед петлей. Предсмертный вопль всей его обугленной души вопиял из глиняного отродья. Вот что я увидел, Игорек, вот что…

– Ну, ты даешь, дед, – пробормотал ошарашенный Игорь. – Радзинский отдыхает.

Старик высморкался в полотенце.

– От масляной лампы загорелся деревянный пол, вокруг Иуды выгорело черное пятно. Когда я вернулся на запах дыма, уже пылала половина мастерской. Иуда подвергался обжигу в центре кострища и лицо его дьявольски искажалось в бликах пламени. Он словно бы что-то кричал мне. Он говорил. Я слышал его голос. Я не разобрал слов, все трещало и пылало. Хорошо, что там была мокрая простыня и я смог потушить пожар. Разве это не был мистический знак? Я боялся работать над этой статуей, я же понимал, что свершается магический акт. Мои руки мальфара вылепили не просто фигуру, они вывернули из небытия в мир живых страшный архетип предательства и ненависти. Наутро я увидел свое произведение при дневном свете. То, что я увидел, напугало меня еще больше.

– Почему?

Старик заговорил размеренно, гипнотизируя внука пристальным взглядом.

– Огромная папаха словно вихрем сбитых набекрень волос, маленькое лицо, плоские, злобно искривленные губы, гримаса ненависти и ярости, усики, клин бородки… Я перепугался до полусмерти.

– Но почему?

Старик хрипло закричал.

– Потому что перед мной стоял сам Троцкий! Это был Троцкий, орущий на толпу с трибуны. В приступе полубессознательного вдохновения я слепил Иуду с Троцкого, с этого богоборца и пламенного революционера. Что это могло тогда означать для меня? Что я исчезну в недрах ЧК! Вот чего я испугался. Я взял молоток и сбил волосы, затем срубил бородку и усы, внешняя схожесть исчезла, но я-то знал, кто стоит передо мной. Я все понял. Иуда воплотился снова. Это он стоял во главе Реввоенсовета молодой советской республики, он – железной рукой формировал из разбегающейся царской армии угрюмые и несокрушимые полки Красной Армии.