Александр Ясинский - Эсхатология

Часть I : Поход славы

Это было незадолго до того, как солнце перестало греть и обессиленное пало на Землю. Песочные часы Вселенной треснули и рассыпались, обратившись в прах, даже само Время состарилось и умерло. Также как и многие понятия, оно стало сытной пищей для червей. Свои права заявила темная эпоха безумных людей и странных деяний, Эпоха Тлена, если так будет угодно, именно о тех днях и пойдет наше повествование.

Хмурые небеса сочились незаживающей язвой на грязных и мокрых людей и животных там, внизу, а под колесами поскрипывающих повозок чавкала и хрустела напитанная дождевой влагой и древними костями земля.

Они миновали пользовавшиеся дурной славой развалины трактира «Сдохший Единорог», где по ночам все еще до сих пор восходило фиолетовое сияние. Дальше начинались грязевые пустоши.

Врата последнего, некогда величественного, но все еще обитаемого приграничного города имели исполненные вековой мудрости очи, и кто-то из путников, так, мимоходом, забавляясь, всадил преострый нож в одно из них, да, усмехаясь, продолжил путь, как ни в чем не бывало, а оставшийся глаз переполненный немой болью глядел ему вслед. Тем же вечером спина негодяя почернела, и тот скончался к полуночи в страшных мучениях. Вопреки сложившейся практике и здравому смыслу, никто не рискнул к нему притронуться, напуганные проклятьем товарищи осмелились остановиться на ночлег лишь, когда смердящий труп остался далеко позади.

Гейзеры кипящей грязи обвиняющими перстами тыкали в небо, запасы питья и продовольствия, не столь богатые изначально, теперь и вовсе стремительно таяли. Далеко позади осталось благословенное Пресное море, где с мыса им довелось наблюдать захватывающую картину яростного сражения между двумя кораблями и их кормовыми фигурами, пока удачливый победитель – деревянный зверь с топором в четыре человеческих роста не испил крови побежденных врагов под призывное песнопение благодарной команды. Потерпевший поражение мастер кормовой фигуры, не вынеся стыда, совершил ритуальное самоубийство, вскрыв себе вены, после чего, связывавшая доски магия иссякла и корабль, рассыпаясь, погрузился на дно.

Словно в какой-то доморощенной саге странствий, караван прошел мимо зажигаемого каждой ночью Маяка–над-Рифом, ловушки для беззаботных судов, и обитавшие там, в скученных селеньях, оборванцы плевались и кидали камни, опасаясь за награбленное годами. Мародеры заворачивались в гнилое тряпье, питались моллюсками, морскими червями, а то и утопленниками или дохлыми спрутами, которых порой выносило на берег. Они жили целыми семьями, влача нищенское существование, зато ходили в золоте, которое им негде было тратить, ибо алчность побуждала их не покидать насиженных мест.

Багровый диск солнца, это надтреснутое око создателя, закатывался за горизонт, окрашивая облака кровяным гноем, когда над головами путешественников величественно проплыло воздушное судно. Ветер хлопал в многочисленных парусах, каскадами струившихся по прямым крыльям, а может то паровые турбины, запрятанные глубоко в трюмах вращали лопасти кормовых пропеллеров, неважно, но судно плыло к неведомой цели, а загорелые лица воинов без интереса взирали свыше на потрясенных, ошарашенных людишек.

Но вот все скрылось в подступающих обволакивающих мглистых сумерках, и наши путники, с облегчением вздыхая после долгой утомительной дороги, расслабились, предвкушая скорый отдых и сон, но их ждал еще один неприятный сюрприз, в виде неказистого с виду, длиннорукого человека, то ли зверя, шустро промелькнувшего у самой стоянки. Видевшие его, сея панику, утверждали, что это был так называемый «ночной убивец», доставали замусоленные листки пергамента и хором бубнили начертанную ловкими мошенниками белиберду, якобы призванную оградить от таящегося во тьме зла. Другие потрясали бесполезными, так и не совсем амулетами.

Расстилая вещи, постельничий молодого господина неосторожно позволил себе зевнуть, не прикрыв рта ладонью, и дух, которые, как известно, роятся в местах погребения, моментально проник ему гортань, легкие и завладел телом. Несчастного связали, чтобы не причинил себе увечий, но было уже слишком поздно: мозг его стал жидким и вытек через уши, нечестивое создание бесилось, силясь разорвать путы и пускало желтую пену. Повинуясь неписаному закону, жертву умертвили и разделили – мясо пошло на ужин в общий котел, а кости закопали, как приношение прожорливым подземным богам.

Отужинав и тайком вкусив еды и пития из собственных запасов, утомленные путники сгрудились у костров, предоставив смердам возможность удовлетворять свои животные инстинкты в породившей их тьме. И Констант, воскурив дурманящих трав, повел рассказ. История ночного убивца вынырнула из забвения, колыхнувшись перед зачарованными слушателями вереницей бесплотных миражей. Кожаные шатры, протоптанные в кучах отбросов тропинки, сюда, ближе к центру, где на земляном возвышении – о, ужас! – взмах секирой и белокурая голова юноши скатывается, но в миг подхваченная десятком нетерпеливых рук в крещендо торжества взмывает ввысь. Добычей «чующих зло» стал застигнутый врасплох в собственной норе отпрыск греховной связи ведьмы и вороватого волкодлака. Но в следующее полнолуние – множество дурных знамений и змеиный яд в колодцах, повсюду смятение и страх. А где-то, незнающая равных среди ведьм, жестокая бестия и безутешная мать, бормочет заклинания, помешивая булькающее варево. Среди маслянистых пятен и коросты плавают клочья рыжей шерсти, крупные ягоды. Ведьма хватает висевший на придорожном валуне тот самый череп, и опускает в вонючее варево, затем пронзает себе горло. Она отдает свою жизнь, во имя высшей цели, дабы мог появиться на свет вечный мститель, ночной убийца, и тот, возрожденный, поднимается из котла, обрастая плотью!

– Довольно пугать людей! Убийце нечего делать там, где уже есть один, – возмущенный звонкий голос надвое рассек ветвь повествования.

В наступившей тишине над осколками сказания становится слышна возня невольников: сладострастные вздохи, чавканье, звон цепей.

Сын князя Сандр, воспитанник престарелого учителя, Константа с любопытством взглянул на говорившего. Им, точнее ею, оказалась молодая девушка. Чарующие темно-карие, почти черные глаза глядели бездонным омутом, хранящим клокочущую дерзость и вызов, а морщинки, собравшиеся в уголках глаз, тем не менее, выдавали отходчивый жизнерадостный нрав. Ее лицо с высокими скулами и бледными тонкими, и от этого чуточку суровыми, губами, трудно было назвать привлекательным, но угадывающееся смешение двух кровей делало ее необычным, загадочно-притягательным. Остроконечный шлем, переходящий в кольчужную бармицу не скрывал выбивавшуюся черную челку. Выгравированная сова украшала цельную металлическую пластину на еще не сформировавшейся груди, прочее терялось в игре светотени переменчивого пламени костра, шевелении плащей, движении окружающих.